Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Читая письма Лизы брату Шуре, видишь, что, во-первых, она любила его, пожалуй, больше всех из семьи после Вали; а во-вторых, чувствовала свою ответственность за его воспитание и, быть может, слишком давила на него своим авторитетом. Особенно когда он некоторое время учился в петербургской гимназии и жил в интернате, на выходные приезжая к сестре. Лиза постоянно пыталась направить его на путь истинный, а он, видимо, упрямился.

Шура так же выскользнул из-под ее влияния, как в свое время Валя. И это ее огорчало.

Вообще же в письмах домой, не исключая и самые последние, Лиза предстает исключительно здравой и рассудительной старшей сестрой, которая чего-то добилась в этой жизни, в отличие от остальных своих родственников.

В рассказе Дьяконовой о ее первом и последнем приезде на родину в качестве “парижанки” запоминаются три сюжета. Первый связан с ее категорическим отказом даже на время поселиться в родном доме. Ярославской бабушке с трудом удалось уговорить Лизу хотя бы навестить больную мать.

Я вошла в спальню — это была когда-то моя комнатка, вся оклеенная светлыми обоями, с белыми кружевными занавесками и цветами на окнах, веселая и ясная, как майское утро. У меня мороз пробежал по коже, когда я переступила порог комнаты, где столько пролито слез в годы ранней молодости, где в ответ: “я хочу поступить на курсы” — слышала: “будь публичной девкой!”, и от звонкой пощечины искры сыпались из глаз.

Было ли так на самом деле или не было, била ли ее мать по щекам или нет, кричала ли она дочери “ступай в проститутки!” или Лизе это приснилось в страшном сне, — не суть важно. Важно, что героиня романа посетила родной дом, где ее унижали. Мать больна и фактически при смерти. “За эти пять месяцев болезнь сделала свое дело: организм истощился еще больше, кожа на лице слегка сморщилась и пожелтела, уши стали прозрачные. И вся ее фигура — худая, вся закутанная в теплые шали — представляла собой что-то жалкое, обреченное на медленное умирание…”

Сердце героини “болезненно сжалось и замерло”. “Мне стало жаль эту женщину”. Но у нее нет сил простить ее! А мать на краю гроба не может смириться с тем, что дочь стала не проституткой, а студенткой юридического отделения Сорбонны.

— Здравствуйте, ю-рист-ка! — с насмешкой протянула она, по привычке протягивая руку для поцелуя.

— Здравствуйте, — тихо ответила я…

После этого, пишет Дьяконова, “воцарилось молчание”. Из дневника создается впечатление, что мать с дочерью не проговорили и одной минуты. Это была их последняя встреча. Когда 5 сентября 1902 года Лизу похоронят в Нерехте на кладбище, где лежали ее отец и бабушка, Александры Егоровны не будет на похоронах. Она действительно была очень больна. Что же она почувствовала при известии о гибели дочери? Братья Александр и Владимир Дьяконовы пишут в своем очерке, что “трагическая смерть любимой (так! — П. Б.) дочери Елизаветы в 1902 году очень сильно повлияла на нее и ускорила ее кончину”. Мать пережила старшую дочь на два года.

Второй сюжет — это посещение брата Шуры в Извольске в ста верстах от Ярославля, где он продолжал учебу в гимназии после того, как был, очевидно, выгнан из петербургской.

И здесь мы имеем дело с загадочным фактом. В будущем, публикуя дневник сестры, Александр Дьяконов-Ставрогин серьезно сократит его ярославскую тетрадь, почти не тронет петербургскую и оставит в неприкосновенности парижскую. При этом сам будет утверждать, что в рассказе о визите сестры на родину очень многое не соответствует действительности. Этот факт тем более интересен, что самым отрицательным “персонажем” этой части парижского дневника является не кто иной, как он — Шура Дьяконов…

Дьяконов-Ставрогин был не только артистом и историком театра[38], но и беллетристом, автором нескольких опубликованных и большого количества неопубликованных романов и пьес. Он дружил с Юргисом Балтрушайтисом и состоял с ним в переписке до самой смерти поэта, он был знаком с Мейерхольдом, Арцыбашевым, Волынским и другими видными фигурами Серебряного века. Его судьба в советское время (он умер в 1963 году), по-видимому, складывалась непросто. В собранном им Архиве Елизаветы Дьяконовой хранится несколько его заявок разных лет в различные советские издательства с предложением о переиздании дневника сестры. Но эти попытки ни к чему не привели. Для советского времени дневник Лизы Дьяконовой не представлял большого интереса.

При первой публикации парижского дневника у брата была прекрасная возможность исключить из него сцену его свидания с сестрой в Извольске, где он предстает в самом невыгодном свете. К его чести, он этого не сделал. Объяснить это можно тем, что как писатель он понимал целостность романного замысла “Дневника русской женщины”. И не смел его нарушить.

Итак, по приезде на родину героиня побывала на могиле бабушки. Отныне на ее духовной родине, в ее “милой Нерехте”, у нее не было никого из живых. Две дорогие могилы — отца и бабушки. Снова вернуться сюда она могла лишь мертвой.