“Странно, – произнес хозяин. – Не взлетела же она по воздуху?” “Это она и сделала!” – чуть не завопил Юргис.
К тому времени у местных уже поубавилось самоуверенности. Но этот вопрос не мог не вызвать у них улыбки.
– Herr Offizier, – сказал самый старый и опытный из них, – мы понимаем ваше беспокойство. Но искать девушку на водопаде не имеет смысла. К водопаду ведет одна тропа, и она идет от гостиницы. По ней мы проходим каждый день, туда и обратно. Весь водопад просматривается с этой тропы как на ладони. Предположить, что ваша родственница добралась к нему как-то иначе, в длинном платье и женских башмаках, так же невероятно, как допустить, что она летает по воздуху. Всякий, кто отважится пойти к водопаду иным путем, чем тот, что ведет от гостиницы, непременно свернет себе шею. Но в таком случае мы бы давно заметили тело. Или, простите, стаю ворон над ним…
– Но если бы она упала в водопад? – спросил Юргис.
– Что ж, в таком случае ее тело вынесло бы в исходную точку, в то место, откуда мы каждый день начинаем наши поиски.
Непробиваемая уверенность тирольцев выводила его из себя. Они не понимали, с кем они связались.
Из его головы так и не выходил этот проклятый английский башмак! Он постоянно торчал в его глазах и смеялся над ним. И так же смеялась она, когда уходила в горы.
“Вы меня не знаете”, – возражала она на любые попытки ее удержать. Она и правда очень изменилась… С тех пор, как уехала в Париж… Во время разговора за ужином возмущалась костюмом Маши и говорила, что парижские мужчины волочатся за ней толпами, а их жены просто свихнулись с ума от ревности. “Представьте! Французы отказываются называть меня Луизой! Говорят, что Лизетт больше подходит для гризетки! Они все называют меня Лидией или даже Лилией! И еще они называют меня
“Святая дура! – ругался сейчас Юргис, шагая под проливным дождем, в промокших фланелевых штанах, с завистью глядя на прочные кожаные «ледерхозе» тирольских проводников. – Так что же ты задумала, Лиза?! Что-то же ты задумала?”
Перед тем как отправиться покорять гору, она наклонилась к его уху. “Вы с Машей никогда не будете счастливы! – шепнула она. – Бедные, бедные поэтические дети! А помнить о вас будут благодаря мне!”
Это его оскорбило! Это было едва ли не главной причиной того, что в то утро он не слишком напористо удерживал ее от похода в горы.
Но сейчас Юргис чувствовал, что в ее словах была какая-то правда. Но только какая – черт ее разберет!
Господи! В своих письмах к ней он жаловался на свое одиночество. На то, что его никто не понимает. И только сейчас он понял, как одинока была эта девушка. Она, а не он…
И еще он понял… Не потому она такая, что была одинока. Она была одинока потому, что она такая…
На шестой день Евпраксия Георгиевна заявила, что они с Машей уезжают в Мюнхен. Маша сказала, что не оставит мужа одного, пока он пьет. Решили поехать все вместе. Он оправдывал себя тем, что в Мюнхене через русского консула добьется расширения поисков, даст объявления в газеты и отправит в Тироль настоящих специалистов с собаками из Горного клуба. На самом деле он не верил в успех. И когда в Мюнхен пришло сообщение, что тело девушки нашел тот же самый пастух, который последним видел Лизу в горах, ему и в этом почудилась насмешка Лизы. Когда он вошел в здание гостиницы, чтобы опознать тело Лизы, он почему-то был стопроцентно уверен, что ее тела там не будет. Она была там.
И лучше бы он ее не видел.
из полицейского протокола:
Компетентные лица берутся за вскрытие тела и на основании присяги излагают следующее.
В дополнение к вышеописанному внешнему осмотру следует еще добавить, что, кроме мягких частей лица, мягкие части шеи вследствие разложения вполне распались.
Кроме вышеизложенных повреждений нижних конечностей, найдена небольшая рваная рана на левой черепной кости. При вскрытии черепной полости кости свода и основания черепа были целы; что касается мозга, то только мозговые оболочки были покрыты какой-то бурой массой. У внутренности грудной и брюшной полости, которые были найдены в сильной степени разложения, нельзя было найти следов ни болезней, ни повреждений. Половые части не представляли ничего особенного.