Посмотрите на меня. Тайная история Лизы Дьяконовой

Однако наивно полагать, что причиной этого стал Париж. Он, разумеется, стимулировал душевную интоксикацию девушки и был наилучшим местом для развития ее болезни. Но не был ее причиной. А что же? Попробуем в этом разобраться…

Но для этого парижский дневник Дьяконовой нуждается в своеобразной дешифровке. Нет сомнений, что какие-то эпизоды своей жизни в Париже и даже каких-то людей, с которыми Лиза вроде бы встречалась, она или вовсе сочинила, или преобразила своей фантазией в том направлении, в котором, как она думала, развивается ее французский роман. При этом отделить реальность от вымысла почти невозможно. Здесь реализм точно пропитан ядом этой фантазии, она проникает даже в те места, которые строго реалистичны.

Это и есть признак истинного декадентства.

Например, в первых письмах домой она указала обратный адрес: Rue Claude Bernard, 77. Bureau 38. Poste restante.

Но это почтовый адрес – до востребования.

В дневнике она мимоходом сообщила и свой адрес проживания: Rue de l’Arbalète, 36.

Да, все сходится.

Арбалетная улица (Rue de l’Arbalète) и сегодня является проулком, соединяющим улицу Клода Бернара (Rue Claude Bernard) с улицей Муффтар (Rue Mouffetard) на пути к скверу Сен-Медар, где стоит старинная церковь XV века. Возможно, именно по этой узкой средневековой улочке и въезжали в Париж от предместья Сен-Медар два всадника: граф де ла Фер и виконт де Бражелон, Атос и Рауль, чтобы свернуть на Почтовую улицу.

Только в те времена не существовало улицы Клода Бернара. Но церковь уже была. И Арбалетная улица тоже была. На ней и поселилась Лиза, недалеко от Сорбонны, где собиралась слушать лекции по юриспруденции, став одной из первых русских женщин, учившихся на юридическом факультете в Париже.

Это был тот самый знаменитый Латинский квартал, выросший на левом берегу Сены вокруг Парижского университета. Свое название он получил от латинского языка, на котором когда-то преподавали в Сорбонне. Вплоть до студенческих волнений 1968 года это место было средоточием всех парижских студентов. Потом высшие учебные заведения, рассадники бунтов, стали вытеснять на окраины города. Сегодня это средневековая часть столицы, где некоторые улицы все еще сохранили ремесленные названия: Арбалетная, Котельная… Туристическая Мекка Парижа.

Все стремятся побывать здесь… Здесь славно и уютно, здесь рынки и сувенирные лавочки, кафе и рестораны. И о-очень дорогая недвижимость! Даже для Парижа!

Но что пишет Дьяконова?

1 декабря. Я дошла до такого состояния, что уже не сплю бóльшую часть ночи, вся вздрагиваю при каждом шорохе, засыпаю только под утро… Холодно… Сквозь окна едва пробивается тусклый свет серого дня. Грязные обои, маленький столик вдоль стены, кровать, занавеска для платьев, небольшая печка в углу, стул, умывальник – вся обстановка на пространстве трех аршин в квадрате – вот моя комната, cabinet, как по-здешнему называют… Света мало, воздуха тоже, зато самая дешевая во всем нашем маленьком пансионе.

Как это сильно отличалось от того, что она увидела в интернате высших женских курсов в Петербурге, поселившись там осенью 1895 года, пять лет тому назад! В интернате хотя и был “страшный беспорядок” по случаю переселения туда старшекурсниц, но там было нечто вроде “большой гостиницы”, устроенной “просто и удобно, по всем правилам гигиены”.

А здесь, здесь!

“Предобрая” хозяйка пансиона – швейцарка родом – “утешала” ее: “Вам нездоровится, мадемуазель? У вас болит голова? Что делать! Это пройдет!”

К несчастью – не проходит, а все усиливается. И однако, у меня нет никакой физической болезни – так что нечего рассчитывать на избавление смертью, ни на то, что ее опасность вызовет реакцию, борьбу организма. Я совершенно здорова и в то же время непригодна ни к чему, хуже всякой больной. Делаю все как-то машинально… И бумаги переписывала, и прошение подавала о приеме на юридический факультет… Но выйдет ли толк какой-нибудь из этого, раз я не в состоянии работать?

Это и есть начало ее французского дневника. Называя вещи своими именами, скажем: это была катастрофа! В Париже силы окончательно покинули ее. В ней произошел надлом, который уже нельзя было выправить. И она дошла до такого состояния, которое уже нельзя было терпеть…

Когда кончила курсы, думала – год отдохну, брошу книги, занятия – авось, поправлюсь. Пока перемена места и впечатлений – мне легче. Возвращаешься к старым местам, к старым воспоминаниям и делам семейным – опять хуже… Но ведь нельзя же всю жизнь путешествовать? До чего тяжело, до чего тяжело все это!

Да, в Париже она смогла стать студенткой престижного юридического факультета. Но в Париже Лизу никто не ждал.

Денег на жизнь в Париже не было, а просить их у матери она себе категорически запретила (это становится понятным из писем братьям). Вдобавок ее окончательно подкосила болезнь.

Стояла противная парижская зима.