Что тут скажешь? Понятно... Изменила ему – растоптала его сердце. Действительно выходит, что проститутка. Только не встречал он таких раньше. Или, правда, моложе был – не так чувствовал.
Снег заносит машину. Залепляет стекла. И Жеке кажется, что он умер, а над его могилой растут сугробы.
Жеку всегда любили женщины. Для этого ему не нужно было пользоваться ни интеллектом, ни духами. Вот таким, каким он был, его принимали с распростертыми объятиями. Многие его приятельницы, которые работали только с иностранцами, точнее «под иностранцами», часто звали его просто для того, чтобы вспомнить «русский секс», накрывали ему стол и угощали водкой. Проституток он никогда не любил, это правда. Врожденная брезгливость отталкивала его от женщин подобного рода. Может, Жека всегда чувствовал, что одна из них разобьет ему сердце – самым гадким образом: уйдет к другому.
С другой стороны, разве проститутки уходят «к другому»? Это же их работа, их ритм, их жизнь. И Жека вдруг понимает, что она могла и не уходить от него, и не говорить ему об этом греке, все равно Жека ночует дома, а она – сама по себе. И даже лучше было бы, если бы она ничего ему не сказала. Они продолжали бы встречаться. И Жека продолжал бы ее любить...
Его машина, принюхиваясь к снегу, сама находит дорогу к «Визиту», потом еще к разным клубам, но Жека нигде не замечает знакомой фигуры.
Он ездит в снежной темноте по городу и ищет ее. А найти любимую женщину в огромном городе в снегопад очень сложно. Тем более, женщину, которая тебя не любит...
И вдруг около центральной клиники на скамейке Жека замечает сидящего человека. Его женщина сидит в снегу и не смотрит по сторонам. Но Жека узнает ее сгорбленную фигуру – сердцем.
Хочет сказать ей что-то ужасно злое, а вместо этого поднимает ее из сугроба.
– Что ж ты в снегу сидишь, любимая?
Она вскидывает безумные глаза.
– Жека? Ты?
– Ты что тут делаешь? – не может понять Жека.
– Жду, пока клиника откроется. Посижу у Берты...
Жеке и радостно от того, что он нашел ее – чудом. И больно. И убил бы...
– А грек твой где?
– Домой поехал. Ему вставать рано – на фабрику.
– Тебя не взял?
– Я не захотела.
Жека тоже опускается в снег и обнимает ее за ноги.
– А мне Шнур сказал, с кем ты... Возвращайся ко мне, а?
– Нет.
– Ничего, все равно вернешься, – произносит он глухо. – Я тебя ждать буду. Вот дом дострою – продам. Будут деньги.
– И будешь после каждого меня принимать? – спрашивает Шурка.
– Буду...
– Такую вот грязную?
– В ванной тебя помою...
И никому не смешно.
– Люблю тебя очень, – говорит Жека. – А ты такое мне сделала.
– Жить как-то надо было...
– Все равно ты хорошая, – выдыхает он. – Ты не такая, как они все...
Шурка качает головой.
– Я точно такая...
Берта молчит очень долго. При этом ее лицо ничего не выражает. Даже размышления не отражаются в ее взгляде.
– И до каких пор ты будешь скрываться?
– Недолго, – говорит Шурка. – Думаешь, этому Шнуру никто гайки не прикрутит? Не он весь лес держит...
Берта широко раскрывает глаза.
– Помнишь того парня, у которого невеста умерла, а он не мог от мобильника оторваться? Ну, на которого ты сказала «бандит»? Это Савва. Он у них главный.
– Ты его знаешь? – удивляется Берта.
– Знаю немного. Я сказала ему, что этот Шнур на Макрияниса и «Ивони» наехал. Это скоро решится, – заверяет Шурка.
– Как решится? – не понимает Берта.
– Как-то решится.
– А если Шнур узнает, что это ты сказала?
– Это и без меня всплыло бы. Я так думаю. Это ведь не тайна.
Берта молчит. Думает о своем.
– Шурочка, ты... меня извини, – наконец, произносит сбивчиво. – У меня ребенок. Я тебя не могу к себе пригласить.
– Нет-нет, – Шурка машет руками. – Мне есть где перекантоваться. Не волнуйся.
И когда Шурка исчезает за дверью, Берта крепко задумывается. С одной стороны, все эти события не должны ее касаться настолько, чтобы отменять прием больных. Но Берта отменяет прием и отдается размышлениям, потому что, с другой стороны, не может оставить все это без своего вмешательства. И чувствует, что тоже запуталась, что не в силах понять, как будет для Шурки... хуже всего.
Успокаивает одно – Шурка не выпутается. Она слишком глупа для этого. И ей не очень везет. Нет, определенно – у нее нет ни одного шанса.
А Шурка выходит за дверь и думает, куда бы ей податься. Идти, собственно, некуда и прятаться неохота. Устала.
К Жеке пойти нельзя, потому что все закончилось между ними, да и Шнур в любое время может его разыскать. К Вангелису тоже нельзя, потому что он и без того под прицелом и пристальным вниманием. Не ехать же к матери за тридевять земель – после стольких-то лет разлуки и коротких писем?
Шурка смотрит из больничного окна. И хотя это другая клиника, и другой больничный двор, Шурке вспоминается Савва – его ссутулившаяся фигура внизу, желтые листья у его ног и глухой телефонный голос. Наворачиваются на глаза слезы. Столько стерпел человек, столько перенес, и не жалуется, живет дальше, сцепив зубы от боли.