Посох пилигрима

А ведь многие вельможи и рыцари души не чают в короле. Он весьма хорош собой, прочитал в свои двадцать шесть лет столько книг, что ему позавидует любой кардинал, умеет сорить деньгами и на эти подачки покупает расположение легкомысленных юнцов и промотавшихся кутил и игроков. Немногие знают, какой он трус, как непостоянен в своих привязанностях, а часто и просто коварен.

— Я слышал, что король очень сильный турнирный боец и не раз одерживал победы над многими рыцарями, — робко заступился я.

— Он ловко подстраивает все это, заранее подкупая своих соперников, — вздохнув, ответил Рихартингер.

Затем он замолчал и вдруг остановил коня. Остановил коня и я.

— Погляди-ка, сынок, — сказал он мне и повел рукою перед собой, как бы описывая широкую дугу.

Я взглядом последовал за его жестом.

Прямо напротив нас на расстоянии в две трети немецкой мили раскинулся турецкий лагерь. Точнее — десять отдельных военных лагерей по тысяче воинов в каждом, как мы узнали потом. Наш лагерь не казался меньше, потому что турки находились на почтительном расстоянии, а наши шатры, повозки, кони и люди были совсем рядом, и оттого семитысячное войско христиан представлялось столь же многолюдным, что и десятитысячное войско османов. Турки стояли на холмах, преграждая нам путь на юг. На севере за нашей спиной был Дунай.

Я увидел, как в двух ближних к нам лагерях турок началось суматошное беспорядочное движение, и понял, что где-то у нас происходит то же самое.

Я прислушался и далеко от себя в сутолоке огромного лагеря уловил пение охотничьих рожков, хриплые голоса труб — все то, что предшествует началу сражения.

«Неужели сейчас начнется? — подумал я со страхом и радостью. — Наконец-то я увижу то, о чем до сих пор доводилось только слышать, от счастливцев переживших подобное множество раз».

И все же удивление от того, что я увидел, было больше неожиданности всего представшего предо мною.

«Как так? ~ думал я. — Отчего еще вчера мы ничего не слыхали о турках, а под утро прямо перед нами выстроились лагерем их несметные полчища?»

И я, осмелившись, спросил об этом моего господина.

— Видать, недаром турецкого султана называют «Молниеносным». Вчера вечером наши гонцы донесли, что османы рядом. Но Зигмунд им не поверил — ведь еще совсем недавно Баязид стоял под Константинополем. Ему нужно было пройти через Шипку и Тырново, переправиться через реку Янтру и только тогда появиться здесь.

— И далеко это?

— Семьдесят немецких миль.

— Так быстро! — воскликнул я.

— Недаром его называют «Молниеносным», — вздохнув, проговорил фон Рихартингер. И вдруг мой господин резко изменил тон, возбужденно воскликнул: — Этот надутый индюк все-таки решил сделать по-своему. То-то обрадуются кузены короля Карла, для которых бургундские герцоги хуже всех неверных, собравшихся в этой долине.

И подтверждая его слова, в поле перед нашим лагерем появились ряды французских рыцарей, медленно трусивших навстречу туркам. И впереди всех ехал этаким разнаряженным петухом граф Жан. Бургундцы ехали неспешно, их длинные пики еще торчали остриями вверх, опираясь тупым концом древка на стремя, щиты еще висели за спинами и забрала на шлемах еще не были опущены. Мы молча наблюдали за тем, как все новые и новые сотни бургудцев выезжали в поле. И когда последняя сотня так же, как и первая, неспешно выехала из лагеря, рыцари головного отряда Жана Бесстрашного опустили забрала, бросили пики наперевес и перекинув щиты со спины на грудь, пустили коней в галоп.

И так вот сотня за сотней — на какой-то одним им известной черте, бургундцы, собравшись в комок, пригибались к гривам коней, давали им шпоры и бросались на турецкий лагерь. А османы, не выезжая из квадратов своих первых стоянок, осыпали бургундцев тысячами стрел, копий и дротиков, метали в них камни и, в конце концов, принимали удар на грудь.

— Боже милостивый! — снова возбужденно проговорил фон Рихартингер, — наш король не так глуп, как я думал. Он просил первыми начать битву венгров. Они — искусные конные лучники, и именно мадьяры смогли бы гораздо лучше других стравиться с турецкими стрелками из лука. А сейчас османы просто-напросто в упор расстреливают бургундцев.

Но все же, видать, не напрасно граф Неверский был сыном Филиппа Смелого и к тому же носил прозвище Жана Бесстрашного. Бургундцы, потеряв сотни рыцарей, разметали конных лучников и врубились во вторую линию турок. Тогда у неверных по всей линии фронта взметнулись бунчуки, загремели барабаны и жалобно загудели длинные боевые трубы.

И тысячи пегих лучников-янычар двинулись несметной тучей на бургундцев.

Нет, его все же не зря называли Жаном Бесстрашным. Граф Неверский рубился в первых рядах, и было хорошо видно, как все дальше и дальше вглубь турецкого лагеря проходит его знамя. Первая линия турок была разметена в какие-нибудь полчаса, и Жан Бесстрашный вломился в боевые порядки янычар. Османы бились стойко, и знамя графа металось то туда, то обратно, как парус суденышка при хорошей буре.