Посох пилигрима

— Господин маршал, — пробормотал он смущенно, — я бы и рад уехать, да не враз найдешь охотника тащиться до Фобурга. Да к тому же и день к концу, а из-за сегодняшнего праздника на постоялый двор не протолкнешься — людей, как тараканов в доме у умирающего.

— Ладно, Ханс, ~ сказал я, пересиливая отвращение к нему, стыдясь собственной бесхарактерности и негодуя на свою слабость, — на одну ночь я поселю тебя и мальчишку в замке моего брата, но чтоб завтра утром и духа вашего там не было.

Ханс приложил обе ладони к сердцу и, угодливо улыбаясь, поклонился чуть не до земли.

Я рассказал ему, как добраться до замка, и жестом велел убираться прочь.

Затем кликнул Освальда и Ульриха, подсобил им взгромоздиться на телегу, и мы поехали.

Я сидел рядом с Ульрихом и больше всего на свете хотел спросить его об одном: как погиб Томаш. Но страх, что этот вопрос причинит Ульриху боль, а также боязнь, что свидетелем нашего разговора станет возница, останавливали меня.

А Ульрих ехал, будто с минуты на минуту собирался заснуть, — голова его падала на грудь и глаза открывались только на ухабах и рытвинах, когда телега кренилась или подпрыгивала. Наконец возле самого замка возница остановил лошадь и сказал:

— Слезайте, приехали.

Мы спустились на дорогу, а наш возчик поехал в деревню. Я бережно коснулся плеча Ульриха. Он встрепенулся и выжидательно посмотрел на меня.

— Прости, Ульрих, не простое любопытство заставляет меня спросить о смерти Томаша, — сказал я как можно мягче и участливее. Ульрих как-то вяло и, как могло бы показаться, равнодушно, начал говорить тихо и медленно:

— Он сам себя убил.

— Как это — сам?

— Да так. Нас повели на допрос. И сначала стали показывать нам инструменты — ножи, пилы, клещи в надежде, что мы испугаемся и расскажем все, что угодно, еще до пытки. И вот тогда-то Томаш схватил нож и сам ударил себя по горлу.

Ульрих помолчал, потом добавил:

— Крови натекло — ужас. Они и сделать ничего не успели. А меня тут же угнали обратно в камеру.

— Зачем же он это сделал? — спросил Освальд.

— Сначала я думал, — ответил Ульрих, — что он боялся, что не выдержит пыток и кого-нибудь назовет. Но, наверное, дело в другом: Томаш знал, что его ждет костер, и решил умереть более легкой смертью, чем та, которую готовили ему. А кроме того, своей кончиной до допроса под, пыткой он спасал жизнь мне: мертвого ведь не заставишь оговорить никого.

— Вот эта причина и была самой главной, — сказал я.

* * *

Брат встретил меня без особых восторгов. Поглядев на тихо стоящих в стороне Освальда и Ульриха, он спросил неприязненно и сухо:

— А это что за молодые люди?

Я побоялся признаться, что Ульриха он только что видел на аутодафе — и не зрителем, а действующим лицом, но не узнает теперь из-за другой одежды.

— Эти молодые люди — дворяне, собравшиеся в крестовый поход, — сказал я. — Они остановились у меня в Фобурге, но волею судьбы теперь находятся здесь, в Мюнхене.

— Волей судьбы и Святой Инквизиции, — уточнил брат. — Что, их тоже привезли Из-за этого гусита?

— Да, — сказал я, — из-за него.

— А каких они гербов? — спросил Вилли.

— Вот этот, с посохом — фон Маульташ, а второй внук известного фон Грайфа, того, что был вместе со мной в крестовом походе.

Брат ничего не сказал, но с заметным уважением поглядел на Освальда — фамилия Маульташ была одной из самых знаменитых и уважаемых во всем Тироле.

Сильно волнуясь, связал ли Вилли фамилию Грайфа с сегодняшним аутодафе или нет, я поспешно добавил:

— Тут на подходе еще двое — мой мажордом и третий их товарищ — Вернер фон Цили.

— Фон Цили? Это хорошо! — неожиданно оживившись воскликнул брат. — Я был очень дружен с его знаменитым дедом. Ты-то хорошо знаешь, в битве при Никополе он спас императора! — Тут же спохватившись, Вилли сказал: — Это я тебе рассказываю про битву под Никополем! Я — тебе! — И деланно рассмеялся. — Ну, что ж! — энергично потирая руки, добавил он. — Придется нам сегодня вечером устроить небольшую пирушку. В твою честь, Ганс, и в честь внука моего старого и уважаемого друга.

Он хлопнул в ладоши, и перед ним тотчас появился слуга: «Да, здесь порядочки не те, что в моем захолустном Фобурге», ~ подумал я.

— Скажи мажордому, Фриц, — тихо проговорил брат, — чтобы через три часа в Большом Рыцарском зале накрыли стол…

Вилли замялся и тут же спросил:

— А кто ~ второй? Ну, тот, что едет вместе с фон Цили?

— Мой мажордом.

— Ну, ясно. Мажордом не в счет.

И повернувшись к слуге, закончил оборванную фразу:

— Следовательно, Фриц, стол прикажешь накрыть на пять человек.

* * *

Большой Рыцарский зал был высок, просторен несмотря на огромный камин, необыкновенно холоден. Стрельчатые окна, уходящие под потолок, делали его похожим на церковь. Однако стоило только посмотреть на его стены — не оставалось сомнения, что это, конечно же, зал или рыцарского замка, или арсенала, — так много оружия висело и стояло вокруг.

Когда слуга позвал меня к столу, я заметил, что приготовленный для меня стул стоит рядом со стулом Вилли, а по другую его руку сидит Вернер фон Цили.