Посольский город

Мы сдавали экзамен. Сначала нас слушали другие послы и служители, а в конце нам надо было поговорить с Хозяином. Он ждал. Не знаю, что в его представлении происходило и как его попросили помочь. «Здравствуйте», – сказали УилСон, когда подошла их очередь.

Мы сразу увидели, что-то пошло не так, – сказал он. – По тому, как двигался тот ариекай. Каждый раз, заговаривая с нами, они словно пробуют наш мозг, и каждый раз находят его чужим. Так что это довольно сложная штука. Но если две половинки одного посла недостаточно… спаяны друг с другом? Не два разных голоса: вполне близкие, чтобы говорить на Языке и быть понятыми. Но понятыми не так? Шиворот-навыворот? – Я молчала.

Ты знаешь, что такое для них Язык, – сказал Брен. – Что они слышат за словами. А что, если они слышат понятные слова и знают, что это слова, но они как бы расколоты на части? Послы говорят в эмоциональном союзе. Это наша работа. А что, если этот союз есть и в то же время его нет? – Он ждал. – Невозможное, вот как это называется. Прямо тут, стоит перед тобой. И это ударяет им в голову. Они как будто ширяются. Для них это как галлюцинация – и есть, и нет. Противоречие, от которого они ловят кайф.

Может быть, не все. Каждый Хозяин, с которым заговаривали УилСон, понимал, что тут что-то не так, но некоторые… – Он пожал плечами. – Пьянели. От их слов. Что бы УилСон ни говорили. «Хороший сегодня денек»; «Передайте, пожалуйста, чай»; что угодно. Хозяева это слышали и либо теряли голову, либо начинали хотеть еще и еще.

Послы – ораторы, а те, к кому обращены их речи, – оратеи. Оратеи – это наркоманы. А их наркотик – Язык послов.

Снаружи люди испуганной карнавальной толпой бежали по улицам. Где-то рвались фейерверки. Брен снова наполнил мой стакан.

– Что с ними стало? – спросила я.

– С УилСон? Их отправили в карантин, и они умерли. – Он выпил. – Все меня уважают, но это не мешает им меня ненавидеть, – сказал Брен. – Я их понимаю. Им не нравится вид моей раны. – Он написал в воздухе свое имя – полное имя, все семь букв: БренДан. Было время, когда он был БренДан, точнее, Брен/Дан. Потом его двойник умер, и он стал БренДан, Брен… он не мог правильно произнести свое собственное имя.

БренДан долго задумчиво смотрел на меня. Подошел к столу.

– Позволь, я тебе кое-что покажу.

Он бросил мне почти плоскую коробочку. Внутри лежали два обруча. Его и его двойника Дана. Я рассматривала филигранные колечки, проводки и контакты, четко выведенные инициалы и серебряные листики. Застежки были перепилены. Взглянув на него, я увидела крохотные отметины у него на шее, там, где когда-то крепился обруч.

– О чем ты думаешь? – спросил он. – Думаешь, я храню их здесь, чтобы всегда были под рукой? Или ты думаешь, что я их прячу, стараюсь забыть? Ависа. Если бы я выбросил его обруч и сохранил свой, ты бы думала, что я цепляюсь за свое былое «я» или не могу простить ему его смерть. Выброси я их оба, ты бы видела во мне человека, отказавшегося от своего прошлого. Если бы я сохранил его, но выбросил свой, ты бы сказала, что я не даю ему уйти. И так всегда, что бы я ни сделал. Это не твоя вина. Ты же не нарочно, мы все так думаем. Что бы я ни сделал, объяснение всегда найдется, не одно, так другое.

(Позже, когда мы были вместе в третий раз, – сначала вернулась к нему я, потом он пришел ко мне, – он сказал: «Смотрю на этот обруч и ненавижу его». Я промолчала. Да и что я могла ответить? Мы сидели на диване в моих комнатах. Не таких шикарных, как у него. «Не знаю, когда это началось, – сказал он. – Я долго считал, что ненавижу его за то, что он умер, бедняга. Но, по-моему, все началось раньше. Не вини меня. – Его голос внезапно стал жалобным. – Уверен, он тоже ненавидел меня. Никто из нас не был в этом виноват».)

– Знаешь, а они ведь, наверное, подозревали, что может случиться, – сказал Брен. – Послы. Ведь именно разнояйцевые всегда были особенно подвержены… неслиянию… ровно настолько, чтобы превратить пару-тройку ариекаев в оратеев. Именно таких и придерживали. Прочие смутьяны уходили в самоволку или смешивались с местными.

– Думаешь, они знали? – переспросила я. – И кто куда уходил?

– Они наверняка надеялись, что ЭзРа окажутся наркотиком, – сказал он. – Выведут из строя одного-другого Хозяина, и больше никакого проку с них не будет. Еще одна оплошность Бремена. С тех пор, как они услыхали про ЭзРа, они только о том и думали, кто кого переиграет и кто кому будет диктовать условия.

– Знаю, – сказала я. Но раз такое уже было, в Бремене тоже должны были об этом знать. Так зачем их послали?

– Знать об оратеях, ты имеешь в виду? А с чего бы мы стали сообщать Бремену о них? Не знаю точно, на что они надеялись, но то, что ЭзРа вообще позволили говорить, планировалось как своего рода ответный удар посольства. Хотя такого эффекта они, по-моему, не ожидали. Не в такой степени. Не такого Языка, существующего, и в то же время настолько невозможного, настолько отравляющего, что он обращает в зависимость любого Хозяина, который его услышит. А те распространяют слух о нем дальше. Все без ума от нового посла.