Посреди России

На ночь он устроился на мосту, за пологом из выстиранных половиков. Там на козлах была сделана постель. Соломенный матрас был немного узок, но зато мать дала ему свою подушку, которая была шире матраса.

— Генушка, ладно ли ты все там устроил? — спрашивала мать вполголоса, выйдя к нему из дома.

— Где, мама?

— А куда ездил?

— Там все ладно.

— Надо ли уезжать-то тебе? Ты подумай еще лучше, ведь недаром говорят: семь раз померяй, а один — отрежь.

— Все, мама, продумано. Назад ходу нет.

— Смотри, Генушка, сам. Я старая, не понимаю всего, только никогда всего счастья не уденешь. Да и того не поймать. Ты за ним, а оно от тебя — и так бывает…

— Бывает…

— Спать пора! — крикнул Лешка из дому. Значит, шепот слышал.

— Худо мне тут, Генушка, — тихонько всхлипнула мать. — Если бы ты остался в Зарубине — ушла бы я к тебе. Что ни сделаю — все не так, что ни положу — все не этак. А я ведь не его хлеб ем, я сама все делаю по дому, да и пенсия моя с ними же проживается. Чего же с меня больше? Ушла бы я, Генушка, с тобой в Зарубино… Худо мне: живи во хлеву, а кашляй, как в горнице.

— Не плачь, мама… Вот устроюсь там, приедешь ко мне, понравится — и останешься.

— Куда уж мне ехать! Мне тут. В Богородицком мне и место есть. Там и дедушко твой лежит, и мамынька моя, и тятя. С ними я, как же мне одной-то? А там, может, и земля-то худая, где ты был. В Богородицком-то хорошо, далеко видать…

— Не плачь, мама…

— Остался бы, Генушка, в Зарубине, а? Дом у нас там не худой еще, жил бы себе, женился бы — разве мало девушек скромных? И молоденькие есть, и постарше… Я бы вам не мешала, все бы делала, чего скажете. Ты бы работал и в люди, глядишь, пробился. Ведь ты раньше не отставал… Останься, Генушка…

— Я и остался бы, может, да не могу я такому подчиняться! Ну, был бы человек с характером, с головой, чтобы за душу мог тебя взять, — такому и подчиниться можно. А этот? Тьфу!

— Ну, так где таких взять? Примириться надо, как же другие?

— Не знаю, как… Но уж голубь за воробьем не пойдет, не станет за ним объедки подбирать!

Генка разволновался и заговорил, должно быть, очень громко, поэтому Лешка окликнул из-за двери еще раз. Мать поднялась, посморкалась робко в передник. Потом она закрыла на деревянный засов ту дверь, что вела на крыльцо, но прежде чем уйти в дом и затихнуть там на своей постели за шкафом, рядом с деревянной кроваткой внука, она снова прошептала:

— Вчера накричал на меня, а сегодня тоже дуется. А чего дуться-то? Разве я виновата, что его на собрании костили? А он мне: черт, говорит, толстый! А разве я виновата, что толста? Я и толста, да все делаю и ем немного, у кого хошь спроси…

— Не надо, мама…

— Уйду я, Генушка, в Зарубино…

— Ну не плачь, мама…

— Не буду… Спи.

Но Генке было не до сна. В нем вместе со старой, уже сложившейся мыслью о поджоге своего дома и со всеми благами, что рисовались ему потом, настойчиво билась и крепла другая — противная первой — мысль: можно ли обойтись без пожара, без обмана насчет страховки? И что-то в глубине сознания говорило ему: «Можно!» Но Генка не мог объяснить себе, как можно, и это мучило его. Заснуть было уже трудно; голова сделалась тяжелой, подушка жесткой, а это — Генка знал по опыту — значило, что до утра не уснуть.

Он нащупал спички, чиркнул и посмотрел время. Было тридцать семь второго. «Скоро поднимется зарево! — тревожно подумал Генка и старался отогнать от себя тяжелые мысли. — Все правильно! Все идет нормально!» — подбадривал он себя, но голос матери неотступно говорил: «…Все делаю, и ем немного, у кого хошь спроси…»

«Нет, все идет нормально!» — опять твердил себе Генка и старался представить, как он снова едет к Бушмину, в тот колхоз с каменными домами, как берет там большой трактор и показывает, как надо работать, но этого было мало растревоженной душе, и приходилось придумывать все новые и новые картины, чтобы оправдать то зарево, которое должно сейчас подняться над лесом. Когда же воображение иссякло, повторяя одни и те же картины будущего, — краски бледнели, и снова слышался голос матери: «Уйду я, Генушка, в Зарубино…»

За дверью, в доме, что-то упало и покатилось по полу. Он прислушался — тихо. Через некоторое время звук неожиданно повторился, но уже будто бы не в дому.

«А может, уже началось?» — почему-то тревожно подумал Генка и сел на постели. Порванное одеяло зацепилось ему за пальцы ног и свесилось к полу. Генка вспомнил свое мягкое одеяло в Зарубине и пожалел, что теперь оно сгорит. И подушка — тоже…