— На грядку не вывались! Э-э, пострел!
Страхи бабушкины смешны. Усмехнулся Мишутка как взрослый:
— А вывалюсь, дак чего?
— Как чего? Ремнём настегаю.
Не очень-то малый этому верит. В жизни никто его не стегал и стегать, наверно, не будет. Мишутка заулыбался:
— Я кошек не боюсь! Я цыган не боюсь! А ремня и подавно не испугаюсь!
Сказалось у малого слишком храбро, потому он с робким страхом стал сторожить; чем на это ответит старушка? Но старушка — ни слова. Оглянулся Мишутка назад. Никого. Улезла, видно, за чем-нибудь в голбец.
Потянул с реки травяной ветерок. В переплёт окна заскребла высокая ветка малины. Мишутка выполз на подоконник. Пальцы — щуп да щуп — по листве. Но листва, как назло, откачнулась. Мишутка за ней. Восторженно шепчет: «Ага! Попалась!» И чувствует вдруг, как его голова, будто камень, быстро-быстро падает вниз. Растянулся Мишутка на грядке. Непонятно ему: то ли жив он, то ли убился? Шевельнул ногой, шевельнул второй, видит: в руке отломленный стебель малины, а на коленке крапивный волдырь. Вспомнился бабушкин строгий наказ — не вываливаться на грядку. Померещилась сразу морщинистая рука, в которой болтается гибкий ремень. «Настегает!» — понял Мишутка и быстро, словно мчались за ним собаки, побежал к огородным задам. За ним скошенный луг. Чуть подальше куртинка зелёного леса. «Убегу туда! Там никто не найдёт…» По тропинке Мишутка бежит, раскраснелся, вспотел.
Показались ольховый куст, за ним берёза и несколько ёлок. Почему-то Мишутка решил: «Там, поди-ко, волки живут». Обошёл Мишутка жуткое место. Снова выйти хочет на тропку. А её будто кто куда-то упрятал. Заметался между кустов. Целый час, наверно, метался. Изнемог. Упал в густую траву. Прижался щекою к земле, улыбнулся и крепко заснул. Просыпаясь, увидел сквозь ветви деревьев посады Высокой Горки. Под горлом у мальчика защемило. Захотелось скорее домой. Побежал. Перед самой деревней, возле дороги нарвал пригоршню пшеничных колосьев.
Дома бабушка встретила строгим попрёком:
— Где хоть ты был-то?
— В поле, бабушка, бегал! Вот! — И быстро из-за спины протянул ей букетик колосьев. — Ты чего говорила-то утром? — На лице у Мишутки играла улыбка. — Говорила: подарки тебе никто не подарит. А я взял да и подарил. Щеголёк ведь я, да? Чем хуже дедка-та Епифана?
Спорить бабушке поздно и бесполезно. Согласилась она:
— Щеголёк. Завлекательный щеголёк, — и, вспоминая старое время, увидела как наяву молодого, рослого Епифана, который шёл вдоль межи ей навстречу, неся на руках пожинальный сноп, каким открывалась в деревне осенняя жатва.
ПОСРЕДИ ВСЕЛЕННОЙ
Проснулся Мишутка глубокой ночью. Не знает и сам: почему? Словно кто-то его позвал. А куда позвал — неизвестно. Малый выбрался на крыльцо. Потом на дорогу. А там в недалёкое поле спелых овсов. Стал внимательно слушать.
Трава ли звенит? Звёзды ли над землёй? Ни то, ни другое. Уливаются нежными голосками метёлки светлых овсов и, качаясь под ветром, держат между собой доверительный шёпот.
Улыбается мальчик, будто ему приоткрылась заветная тайна. Улыбается и глядит в пределы полей, где видит позднюю позолоту от звёзд, от луны, от овсов, от слетающих с веток листьев.
Вся земля утонула в тускнеющей позолоте. За деревню уходит дорога. Она золотая и похожа на свежевытканный половик, который заботливо расстелили через всю равнинную Русь.
Пятистенки стоят на угоре, словно высокие пароходы, вот-вот готовые тронуться в путь. Пахнет ботвой картофеля и овсами.
На болоте, как капля в воду, падает голос встревоженной птицы.
Светло, грустно и неспокойно глядеть в просторы заснувших полей и на высокие хороводы мигающих звёзд, ощущая при этом полёт родимой Земли.
Летит Земля посреди Вселенной, самолучшая среди звёзд и планет. Самолучшая потому, что на ней мать, отец, братья, бабушки и родная деревня. Где ещё есть всё это? На какой неоткрытой планете?
В голове у Мишутки толпятся вопросы. Один за другим. Завтра первое сентября, в школу его проводит нарядно одетая мама. В школе Елена Платоновна. Она, говорит отец, ответит теперь на любые вопросы. Для того ответит, чтоб стал Мишутка всезнающим человеком, самым умным и грамотным на земле.