Посреди Вселенной

Зелёные сумерки. Тишина. Звёздное небо. Костёр. Мишутку манит уйти в потёмки, что затаились в надречных деревьях. И он уходит, благо не терпится посмотреть на табор косцов из невидного места.

Затерялся Мишутка в листве, как в ночи медвежонок. Осторожно и зорко глядит. Вон костёр. Он похож на печального жеребёнка, который скачет на дальний зов матери-кобылицы. Скачет на чёрных копытцах, весь увитый, закрученный шёлковой гривой.

Рядом с ним по тёмной воде золотится его отражение. А поодаль — волокна тумана, которые движутся над рекой, над осокой, над белоталом.

Возле костра вороные потёмки, вдали же, на севере — отблеск зари. Разносится скрежет железа — однообразный и долгий, словно кто-то старательно точит зазубренный нож.

Костёр разгорается ярче. Сыплются искры. При свете огня видны фигуры людей. Похоже, что люди не нашего века, настолько они необычны среди потёмок, возле огня и воды.

Возвращается малый к костру. Отец приготовил ему пиджак, расстелив его на телеге. Засыпает Мишутка мгновенно.

Открывая глаза, вздрагивает от мысли, что он проспал артельный подъём. Небо охвачено пылкой зарёй, в глуби которой, как в алом омуте, плещется сонное солнце. Меж кустов, по полянам, белея рубахами и платками, ступает бригада косцов. А по открытому надбережью движется тройка каурых с косилкой, оставляя в травах долгий прокос.

Разгорается утро. Растаял надречный туман, погасла в травах роса, приумолкла в шиповнике славка. Но костёр всё горит и горит. Мишутка топчется возле огня. Сделав рупором руки, привстал на цыпочки:

— Папка! Завтрак на сколько людей готовить?

Тройка каурых остановилась. Над сиденьем косилки поднялся высокий лесник.

— На всех! — прокричал, и голос его, подхваченный ветром, поплыл-полетел, веселя и радуя косарей.

ДО СВИДАНИЯ, ГУСИ!

Берёзовый лог. Листья вверху. Листья внизу. Они светят и утром, и днём, и в полночь. Солнце сегодня тусклее и ниже, но оно ещё греет и даже бодрит. И под лучами его уютно-уютно, как при бабушкиной улыбке.

На склоне древнего лога, что круто уходит к реке, в мохнатых аленьких шляпках стоят волнушки. Раздаётся пронзительный голос Мишутки:

— Собирай, ребята! Воно их сколь! Целое войско!

Под косогором, сквозь зелень кустов синеет вода. Над Сухоной, в зарослях острой травы качает головками чёрный рогоз. Слышен всплеск.

Над рогозом, над верхом кустов, над берёзовым логом взмыло стадо гусей. Серокрылые, крупные, они подымаются вверх — в глубину сквозного синего неба. Поднялись и летят, построившись в острый угол. Летят торжественно, величаво.

Мишутка отставил корзину, забыл про грибы. Глядит на дружную стаю и чувствует, как в груди у него неспокойно колотится сердце. Улетают гуси на юг. На целую осень. На целую зиму.

С Мишуткиных губ слетают слова:

— До свидания, гуси! Мы будем вас ждать! Мы встретим вас на зелёном майском угоре! Встретим вместе с полой водой на реке, вместе с листьями на берёзе.

КОМБАЙН С ПИРОГАМИ

Целые дни пропадает Мишутка на воле. До всего ему есть интерес. Подойдёт к мужикам, которые строят ворота у нового дома.

— Что, Михайло? — крикнут ему. — Поплотничать, поди, хошь?

В глазах у Мишутки блеск зависти и восторга.

— Топора-то али дадите?

— Как же экому мужику не дать! На вот, бери!

Большой мужицкий топор блестит на солнышке, будто рыба. Разик Мишутка теснёт по бревну да разик и мимо. Остановят его:

— Хватит, буде, и поработал.

— Как бы не так! — обидится малый. — Какие вы быстрые…

— Дак устал ведь, поди?

Мишутка рукою махнёт. Махнёт не просто так — с особенным смыслом. И добавит с достоинством:

— Я тяжёла-та не боюсь.

Снова тюк да потюк. Того и гляди перерубит себе обе ноги. Мужики уже силой отымут топор. Приосердится малый, пойдёт от них прочь. Пойдёт тихо, покачливо, будто плот под его ногами.

— Куда пошёл-то? — окликнут его.

Мишутка нехотя обернётся:

— В поле. Куда ещё.

— Вона. А мы-то думаем, отчего это ты идёшь, как по пшенишному зёрнышку. Хлеборобить, выходит, будешь?

Мишутка расстроенно:

— Где-то надо работать.

Не скоро Мишутка в поле придёт.

Всё ему дивно, всё любопытно: и то, как белобородый дед Александр чистит от сажи трубу на крыше, и то, как молодки в пёстрых платках снимают с заборов половики, и то, как весёлый копщик Никифор ищет заступом жилу воды. К одному подойдёт, ко второму. Да ещё заявит при этом:

— Дай поработаю я!

В поле всё же всего интересней. Васильки на меже, запах кашки и целое плёсо хлебов. Ветер ходит по ним, а Мишутке уж мнится, будто это не поле, а стадо кобыл, у которых жарким огнём развеваются гривы. Вскоре подъедет на алом комбайне дядя Кондрат.

— Чего глаза-те разел? — крикнет сверху.

Отвечает Мишутка как первый работник:

— Хочу хлебов покосить!

— Сумлеваюсь: сумеешь ли?

— А чево… Я вон даве и брёвна отёсывал с мужиками.

— Ну, ежели брёвна…

Две ладони улягутся на штурвал. Вздрогнет комбайн, покачнётся на комьях и, срезая жаткой колосья, заторопится споро по кругу.

Вверху огромной шляпой гриба мухомора краснеет трясущийся зонт. От него, как от каменки в бане, шибает жаром.