Посреди Вселенной

Ячмень раздвигается вправо и влево, был внизу — и не стало, точно кто-то невидимой тайной рукой убирает его с дороги.

Мишутка желает понять, где бы было лучше ему: то ли на драночной крыше, спускать в пасть трубы обвитую тряпкой фунтовую гирьку, то ли землю копать под новый колодезный сруб, то ли здесь, на высоком мостике агрегата убирать молодые хлеба? Он глядит на покрытое пылью лицо комбайнера и вдруг заносчиво говорит:

— Хитрова мало в твоём комбайне!

Удивлён комбайнер:

— Неужто всё уже понял?

— А то! — отвечает Мишутка, показывая на бункер. — Знаю: здесь зёрнышки копятся.

— Верно, зёрнышки. А ты бы чего хотел?

— А я бы хотел, чтобы печка стояла.

— Ишь ты! И чтобы печка бублики выпекала?

— Можно и пироги! Проголодался, дверцу открыл — ешь себе сколько надо.

— Доброе дело! Только нету таких комбайнов.

— Нету, так будет! Дай только школу окончить. Построю такой! С пирогами знаешь как хорошо работать!

— А есть у меня! — говорит хлебороб и догадливо достаёт узелок, в котором пшеничные каравашки. — Ну-ко узнай? Да не глазом, а зубом: не такие ли он выпекать-то будет? А, Михайло? Комбайн-от твой с печкой?

— Наверно, такие! — решает Мишутка, впиваясь зубами в пшеничный пирог.

На подбородке у малого белые крошки. Он сыт и готов работать теперь до жёлтых потёмок. По колосьям плывёт то огромная тень, то река искристого света. Небо синее, с белыми облаками. Слышно урканье автомашины. Мишутка предполагает:

— Это что? Машина-та к нам?

— К нам, — говорит комбайнер, — зерно от нас заберёт.

Сердце у малого, будто пойманный в горсть кузнечик, так уж скачет, так скачет.

— А я комбайн-от придумаю, так машина не с кузовом будет ездить, а с хлебным фургоном. Прямо с поля хлеб повезёт в магазины. Каково, дядя Кондрат?

— Шустёр ты, Михайло! Шустёр, фантазёр!

Над землёй пригретый приветным солнцем склоняется синий северный полдень.

В шорохе листьев, грае ворон и гуле комбайна слышна походка позднего лета.

— Я, как в годы войду, начну комбайн с печкой строить. Всех людей накормлю пирогами!

Наклоняется дядя Кондрат к Мишутке, спрашивает его:

— Може, домой?

— Ни за что! Я выносливый! Буду с тобой до конца!

И действительно выстоял малый весь день возле дяди Кондрата. Поизмаялся, запылился, но задор не иссяк.

Комбайнер высыпает в кузов машины последний бункер зерна. Мишутка спрашивает с надеждой:

— Ещё-то пожнём? Поработаем?

Но хлебороб заглушает мотор.

— Нельзя. Обволгли колосья. Будут потери.

Спустившись с комбайна, они не спеша ступают домой.

В воздухе бродят то тёплые, то с холодком и свежинкой струйки ветров, которые гладят по волосам, словно ласковые ладони. Вокруг, куда ни посмотришь, всюду солома. Она шуршит на граблях. Она веет по воздуху. Она скрипит под ногами. Она стоит в пирамидках, копнах и скирдах. Ею загружены волокуши.

В глазах у Мишутки вспыхивает лучик гордости за всё, что он сделал сегодня с дядей Кондратом. А сделал он много. Старался и за себя, и за тех, кто состарился и не может, как он и дядя Кондрат, много работать в поле. На какую-то долю минуты позабывает Мишутка о том, что он ещё мальчик. Позабывает и мнит себя взрослым, очень ответственным человеком за настоящий и будущий хлеб. Потому-то он, щурясь от солнца и пыли, стоял на мостике целый день. Сегодня стоял. И завтра будет стоять. И долгий день будет казаться ему коротким, а в груди народится забота, что мало успел, что надо всё-таки больше. И досадно ему оттого, что роса упала на землю так рано.

Возле калитки, прощаясь с дядей Кондратом, Мишутка с волнением говорит:

— Не тот ли хлебушек мы косили, какой сеяли по весне?

— Тот самый, Михайло.

— Завтра снова приду, — обещает Мишутка, — я видел, как ты работал, и всё запомнил. Хочу теперь сам.

ЩЕГОЛЕК

Наутро проснувшись, Мишутка сразу же бросился за порог. Бабушка Анна еле его поймала.

— Ты куда?

— В поле!

— Не, не.

— Баб, отпусти. Я буду рулить на комбайне.

Бабушка пальцем грозит.

— Сиди дома. Игрушек-то эво сколь! Забавляйся, знай. И мне спокойнее будет.

— Тогда дай конфету! — требует внук.

Бабушке Анне конфеты не жаль. Но конфета надолго ли? Пять секунд — и уже в животе.

Снова Мишутке нечего делать. Возникают хозяйственные вопросы:

— Ты козу-то подоила?

— Подоила.

— И овец выпустила?

— Выпустила.

— А самовар наставляла?

— Гли! — бабушка тычет зажжённой лучиной в самоварную горловину. Лучина падает вниз, шипит и вдруг, тоненько пискнув, гаснет. — Самовар-то давнышный, весь издрях, — жалуется она.

Мишутка желает бабушке пособить.

— Дай мне две денежки, — говорит. — Я тебе куплю взаправдашный самовар.

— Ладно, Михайлушко. Вот мамка с папкой придут с работы, мы у них и попросим.

Мишутка малость повеселел. Зашептал про себя: «Мамка с папкой, дедко с бабкой…» И вдруг застыл от нового любопытства.

— Баб, а тебе без дедка-та худо?

— Худо, челядко! Дедко-то был та ещё удалина! А щеголёк-от какой… — Бабушка хотела продолжить, но внуку немедленно надо узнать:

— И подарки тебе дарил?

— Дарил. Было такое. Было да сплыло. Теперь уж мне никто не подарит…

Успокоился мальчик. Залез с ногами на жёлтую лавку. Отворил в огород окно. Бабушка тут как тут: