Пост-капитан

— Ты что-то и правда кисло выглядишь, — сказал Джек, глядя на него пристально и сочувственно. — Я так закрутился со своими неприятностями — и теперь ещё… что совсем перестал тебя замечать. Извини, Стивен. Тебе здесь, должно быть, совсем тоскливо — один Киллик и никакой компании. Я так надеюсь, что с тобой ничего серьёзного. Теперь-то я припоминаю — ты какой-то невесёлый, не в духе уже несколько недель, не расположен шутить. Ты бы посоветовался с доктором Вайнингом, а? Он может посмотреть как бы со стороны, понимаешь? Я уверен, что ты лучший врач, чем он, но он может посмотреть со стороны… Пожалуйста, давай я его позову. Я сейчас же поеду к нему, пока он не отправился по своим делам.

На то, чтобы успокоить друга, у Стивена ушло всё время с завтрака до появления почтальона: ему прекрасно известно, в чём причина недомогания — с ним уже это бывало — это не смертельно — он точно знает, как это лечить — болезнь называется solis deprivatio.

— Недостаток солнца? — вскричал Джек. — Ты что, разыгрываешь меня, Стивен? Не может быть, чтобы ты собирался в Ирландию за солнцем.

— Это была своего рода мрачная шуточка, — сказал Стивен. — Но я имел в виду Испанию, а не Ирландию. Ты знаешь, что у меня дом в горах за Фигерасом: часть крыши обвалилась — там, где живут овцы — мне нужно этим заняться. Ещё там живут длиннохвостые летучие мыши, я наблюдал не за одним их поколением. Вот и почта, — сказал он, подходя к окну и высовываясь из него, чтобы забрать письма. — Одно тебе. Мне ничего нет.

— Счёт, — сказал Джек, откладывая его. — О, тебе же есть письмо. Я совсем забыл. Оно у меня в кармане. Я вчера случайно повстречал Диану Вильерс, и она попросила передать тебе записку — так о тебе хорошо отзывалась, Стивен. Мы обсудили, какой ты замечательный соплаватель, и как ты здорово управляешься с виолончелью и с ножом. Она о тебе очень высокого мнения…

Возможно: записка была в своём роде довольно любезна.

«Дорогой Стивен,

Как вы скверно обращаетесь со своими друзьями: за все эти дни ни признака жизни. Я и вправду вела себя ужасно неприветливо, когда вы в прошлый раз так любезно навестили меня. Пожалуйста, простите меня. Это, должно быть, восточный ветер, или первородный грех, или полная луна, или что-то в этом роде. Но я обнаружила несколько любопытных индийских бабочек — только их крылья — в книге, которая принадлежала моему отцу. Если вы не слишком устали и никуда больше не приглашены — возможно, вам захочется зайти взглянуть на них этим вечером.

Д.В.»

— …Хотя нельзя сказать, что это какая-то особая добродетель. Я пригласил её сыграть с нами в четверг: она хорошо знает наше трио, хотя и играет только со слуха. Но раз уж ты должен ехать, я пошлю Киллика с извинениями.

— Возможно, я могу особо не спешить. Посмотрим на следующей неделе; в конце концов, овцы покрыты шерстью, а у летучих мышей есть часовня.

Бледнеющая в темноте дорога; Стивен ехал медленно, проговаривая про себя воображаемый диалог. Он подъехал к двери, привязал мула к кольцу и собирался уже постучать, когда Диана сама открыла ему.

— Добрый вечер, Вильерс, — сказал он. — Спасибо за записку.

— Мне нравится, как вы здороваетесь, Стивен, — ответила девушка, улыбаясь. Очевидно, она находилась в хорошем расположении духа и бесспорно прекрасно выглядела. — Вы не очень удивлены, что я сама открыла дверь?

— Умеренно.

— Все слуги отпущены. Как вы официальны — с парадного входа! Я очень рада вас видеть. Пройдите в мою нору. Я разложила там для вас бабочек.

Стивен снял обувь, не спеша уселся в маленькое кресло и сказал:

— Я пришёл попрощаться. Я скоро уезжаю из Англии — думаю, на следующей неделе.

— О, Стивен… и вы оставите ваших друзей? Что будет делать бедный Обри? Вы же не можете оставить его теперь? Ему сейчас и так несладко. И что буду делать я? Мне будет не с кем поговорить и некого потиранить.

— В самом деле?

— Я приносила вам несчастье, Стивен?

— Порой вы обращались со мной как с собакой, Вильерс.

— О Боже. Простите. Я больше никогда не буду грубой. Так что, вы действительно хотите уехать? Боже мой. Но друзья целуются при прощании. Что же, хотя бы сделайте вид, что вы разглядываете моих бабочек — я их так красиво разложила — и поцелуйте меня, а затем идите.

— Я с вами прискорбно слабоволен, Диана, как вам прекрасно известно, — сказал он. — Я ехал через Полкэри медленно, репетируя речь о том, что я явился объявить вам о разрыве, и что я рад сделать это мягко и по-дружески, не оставляя в памяти никаких жестоких слов. Я вижу, что не могу этого сделать теперь.

— Разрыв? Боже! Это слово, которое мы никогда не должны произносить.

— Никогда.

Однако это слово снова появилось через пять дней в его дневнике.