Постчеловек: глоссарий

Это может значить очень многое. Например, это означает изучение того, как в литературных произведениях отражается экология «внешнего мира» или как эти произведения служат ответом культуры на кризисы, наносящие этой экологии ущерб. Но это также может означать и кое-что другое, не менее интересное, а именно – то, что сам мир становится текстом, куда вписываются наряду с любыми пересечениями природы и культуры все эти кризисы. Понятие «мир как текст» не следует рассматривать в радикально деконструктивистском ключе, как это часто делают, ошибочно трактуя утверждение Деррида о том, что ничего нет «вне текста». Скорее оно подразумевает, что сложность мира можно представить в качестве сюжета, рождающегося из процесса совместного становления природы и культуры, – а это можно помыслить только как их совместное возникновение, как природокультуру.

Учитывая вышесказанное, встреча экологической критики и постгуманизма является вполне обоснованным результатом. По словам Серпиль Опперман, «у постгуманизма и экокритики с их переплетающимися сюжетами и теориями есть что-то общее: подходы к пониманию материализма, агентности и природы» (Oppermann, 2016). Это необходимым образом сливается с представлением постгуманизма о его призвании преодолеть наше «историческое» одиночество. Так же как и постгуманизм, экокритика и то литературное воображение, к которому она обращается, увеличивают население нашего культурного мира. Они перемещают человечество в обширную сеть соединений, разыгрывая «перформативную метафору, позволяющую произойти встречам, которые в ином случае имели бы мало шансов состояться, а также обнаружить неожиданные источники взаимодействия, проживания опыта и получения знания» (Braidotti, 2013: 38). Поэтому тем же самым образом, каким постчеловек не стирает, а скорее дополняет портрет человека, помещая его в реляционную онтологию «(смущающего нас) родства» с не-человеком (Bennett, 2010: 112; Беннетт, 2018: 145), экокритика пытается предложить более реалистическую картину наших культурных практик, устраняя границы их предполагаемой дистанции от мира природы.

Пересмотр взгляда на материальность, агентность и природу принимает еще более радикальные формы в случае материальной экологической критики, такого ее теоретического подвида, который, следуя онтоэпистемологиям новых форм материализма, берет предметами своего исследования материальные отношения (Iovino, Oppermann, 2012; 2014a). Под «материальными отношениями» здесь понимаются не только материальность сущностей, процессов и вещей, но и запутанности телесного и дискурсивного, из которых состоит наша жизнь, как социальная, так и биологическая. «Материя» здесь рассматривается в двух основных аспектах: во-первых, как нечто формообразующее и созидательное; во-вторых, как связанное со значением и дискурсивными практиками (например, властью, расой, гендером, классом, этнической принадлежностью, идентичностью, справедливостью и т. д.). Материальная экокритика сосредоточена, таким образом, на телесном измерении человеческих и не-человеческих агентов, феноменов, коллективов и окружающих сред. Ее интересуют как их производящая смыслы взаимная проницаемость, так и их культурная репрезентация и общественное восприятие. Поэтому еще одной важной характеристикой материальной экокритики становится то, что при интерпретации она выходит за общепринятые категории текста. Она не только анализирует литературные тексты, в которых, например, представлены ситуации риска для окружающей среды, но также показывает, каким образом эти экологии риска вписаны в материальную реальность. Токсичные тела, загрязненные экосистемы и разнообразные «ландшафты риска» во всем множестве их аспектов становятся в этом смысле телесными текстами, которые демонстрируют материальные силы и дискурсивные практики, задействованные в природокультурной динамике общества. Преломленная через призму новых форм материализма, экологическая критика исследует материю не только в текстах, но также и как текст, сталкиваясь с «беспокоящими местами, где персонажи, нарративы, концепты и истории несут следы своих мирских запутанностей» (Alaimo, 2015: 300). С этой точки зрения материя, из которой соткан мир, рассматривается как «рассказанная» (storied matter): красноречивый текст, появляющийся в результате стечения материально-дискурсивных сил и выражающий взаимодействие человеческих и не-человеческих акторов. Материальная экологическая критика становится своего рода попыткой явно выразить скрытое послание текстуальности этого мира, используя способы литературной репрезентации данных как призмы, которые смогут выявить непростое положение более-чем-человеческих коллективов, куда погружены наши жизни.