Постижение России. Опыт историософского анализа

В целом же, если сравнить демографические потери Франции и России от их главных революций, то они оказываются сопоставимыми. За четверть века, до 1814 года Французская буржуазная революция пожрала от 3,5 до 4,5 млн. человек. Если такие потери в процентном отношении к общей численности населения Франции и России были бы в России, то это соответствовало бы 25-30 млн. жизней россиян. Это сопоставимые величины: в России с 1917 по 1922 г. погибло, по разным подсчетам, от 19,8 до 25 млн. человек. По всей видимости, в этом случае действует общая логика всех революций: чем они радикальнее, тем они разрушительнее для демографических основ истории. В этом отношении показательно, что даже в такой мирной и подчеркнуто маленькой стране, как Финляндия, при населении в 3 млн. человек в период подавления революции в 1918 году в течение нескольких дней было казнено 16 700 человек и заключено в концлагеря свыше 70 000 человек.

Таким образом, ничего специфически национального ни в масштабах насилия, ни в самом насилии в пределах истории России нет. А если есть, то легко объясняется масштабами России и спецификой решаемых исторических задач. Не стоит забывать, что такого радикализма в преобразовании формационных основ и логики истории, который был предложен Октябрем 1917-го, не знала вся предшествующая мировая история. Напомним: речь шла не об изменении исторической формы частной собственности, а об уничтожении ее в принципе; не об изменении форм эксплуатации человека человеком, а об ее преодолении в принципе; не об изменении субъекта классового господства, а о преодолении классов вообще и связанной с ними классовой борьбы? Все это и многое другое неизбежно порождало сопротивление и сопутствующее ему взаимное насилие, масштабы которого адекватны масштабам формационных преобразований. Но у проблемы насилия в России XX века есть специфическое измерение, не перекрываемое полностью объяснениями с позиций формационной логики истории, которое, собственно, и объясняет, почему одна треть граждан оказалась репрессированными собственным государством в собственной стране. Оно определяется цивилизационными истоками и цивилизационной направленностью насилия в России XX века.

В самом деле, Французская буржуазная революция была только социальной революцией, изменением только формационных качеств общества и только в пределах одного типа формационного развития, классово-антагонистического. Октябрь 1917-го уже в формационном измерении истории стал нечто большим, претендовал на изменение самого типа формационного развития общества, на переход к принципиально новому обществу и типу развития - бесклассовому. Кроме того, и это главное, Октябрь 1917-го радикальнейшие формационные преобразования общества превратил лишь в средство становления основ принципиально новой общечеловеческой цивилизации, построенной на принципах коммунизма. Европа не знала исторических изменений такой глубины и масштаба, начиная с принятия христианства. Ведь что такое европейское Возрождение? Радикальный цивилизационный сдвиг в истории, связанный с изменением отношения к античному культурному наследию - с актуализацией античной культуры в более полном объеме и глубине, с ее творческой переработкой и выработкой на этой основе новых оснований культуры, ставших продолжением европейской, но никак не ее преодолением. Именно поэтому Возрождение - это цивилизационная модернизация, но никак не цивилизационный переворот, модернизация основ европейской цивилизации, генетического кода ее истории для освоения новых формационных качеств общества, буржуазных.

За пределы цивилизационной модернизации не выходит и Реформация, хотя с ней был связан более радикальный раскол общества, близкий к цивилизационному. Но тем не менее слом старых символов Веры, выработка новой иерархии ценностей, новых духовных оснований бытия в истории не сопровождались тотальным отрицанием предшествующих. Они как бы вырастали из них, были их развитием в новых исторических условиях. Реформация, отвергая святость Священного предания, не покушалась на святость Священного писания, отрицая необходимость церкви, не отрицала необходимости самой религии. Она вообще не претендовала на смену системы архетипов социальности, культуры, духовности, лежащих в основах генетического кода европейской цивилизации, на сам способ их проживания в истории. Не покушалась на национальное своеобразие субъектных носителей европейской цивилизации, на саму цивилизационную логику истории.