Постижение России. Взгляд социолога

Об устойчивости общины свидетельствуют и относительно невысокие темпы столыпинской реформы. Несмотря на то, что русская община как форма хозяйственной организации явно изжила себя к началу века, несмотря на усилия правительства прежней России в создании сравнительно благоприятной рыночной конъюнктуры, столыпинская реформа, если верить статистике, протекала медленно и не слишком успешно. Так, к январю 1916 года из общины выделилось 2 478 тысяч домохозяев с 16 916 тысячами десятин земли, что составляло всего 26 процентов от числа общинных дворов и около 15 процентов площади общинной земли [БСЭ. 1976, с.535]. Крестьяне в массе видели в общине социальную защиту, противодействовали разделу общинной земли, «и цель реформы П.А. Столыпина достигнута не была» [Александров. 1997, с.539].

Существует, правда, мнение, что столыпинская реформа абирала ход, поскольку к лету 1917 года 62,5 процента крестьянской земли находилось в частной собственности и личном владении, то есть не в общине [Селюнин.1988, с.185]. Но на основании одной этой цифры, даже если она верна, нельзя сделать вывод об успешности упомянутой реформы. Ведь и до нее значительные земельные площади находились во внеобщинном владении. Вся Прибалтика, Польша, Украина, Южная Россия, отчасти Белоруссия и Сибирь не знали, почти не знали или знали в очень ограниченной степени общинное землевладение. И если к этим землям присоединить участки, действительно выделенные из общины, упомянутый процент можно, вероятно, получить. Но чтобы уверенно говорить об успешности столыпинской реформы, надо ориентироваться не на общее количество земли, находящееся вне общины, а на количество хозяйств, вышедших из общины, и уменьшение общинной земли. А эти цифры не слишком велики.

Даже после Февральской буржуазной революции в России крестьяне не были готовы отказаться от общины. В мае 1917 года на Всероссийском съезде крестьян обсуждались два проекта землеустройства – проект кадетов (партии конституционных демократов) о передаче земли в частную собственность и эсеров (социалистов-революционеров) об «общенародной собственности». 80 процентов голосов получил второй проект. Первый крестьяне отвергали, мотивируя свое решение тем, что появятся кулаки-мироеды, сосед станет богаче [Сироткин. 1991].

Об устойчивости крестьянской общины как социального организма свидетельствует и процесс ее реформирования в Германии. Известно, что ликвидация общинного землевладения в Пруссии на основании указа 1821 года происходила с применением грубой силы, а крестьяне насильственно были поставлены в положение индивидуальных хозяев [Вебер. 1923, с.25]. А ведь германская марка была значительно более подготовлена ходом исторического процесса к изменению формы владения землей, чем русский мир, поскольку земля в ней была издавна поделена между крестьянскими дворами.

Существует ряд причин, способствующих устойчивости общины.

Причиной общего плана является привычка миллионов крестьян жить в ней. Невозможны быстрые смены привычных образцов деятельности и общения.

Причины более конкретного плана следующие:

Во-первых, поскольку одной из ее фундаментальных ценностей общины является человек как живое существо, в общине признана его значимость в этом качестве. Человек значим как «рот» или «едок» (это устойчивые единицы счета в крестьянской среде). Весь социальный механизм мира был подчинен обеспечению этого «рта» пищей. Выражаясь современным языком, человек «был социально защищен». Добровольно отказаться от этой защиты обычному человеку крайне трудно, даже если предположить, что отказ от нее, в конечном счете, выгоден ему и открывает для него более широкие перспективы.

Во-вторых, на основе признания равенства людей как живых существ община регулировалась весьма демократически. Любой человек в ее рамках мог претендовать на учет своих нужд и оказывать воздействие на любые мирские решения. Он мог также стремиться к достижению любой социальной роли в общине.

В-третьих, община представляла собой естественную референтную группу с насыщенной эмоциональной атмосферой. Люди, выросшие вместе и переключившиеся от совместных игр и забав к совместной работе и проведению досуга, не могли быть чужими друг другу. В любви или ненависти, но они оставались «своими» во взаимоотношениях, а их симпатии или антипатии равно «грели» человеческую душу, спасая ее от холода одиночества.

А. Зиновьев вкладывает в уста своего литературного героя, оказавшегося на Западе, следующие слова: «Я почти не переживаю потерю родственников и друзей, московской квартиры… Но мне ни днем ни ночью не дает покоя то, что я потерял коллектив… Любой какой-то наш (мой) коллектив… Здесь, на Западе, есть организации, которые очень похожи на советские коллективы, но … они не дают той защищенности индивиду и той душевной теплоты, какие есть в советских. Здесь корыстные интересы сильнее и острее. Люди холоднее и беспощаднее» [Зиновьев. 1991, с.202].