Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2

Клановые пакты в условиях однопирамидальной сети служат контрпримером утверждению Лукана Вэя о том, что поляризованные этническо-националистические разногласия подрывают сговор элит и приводят к «плюрализму по умолчанию»[950]. Тем не менее Вэй прав в том, что в отсутствие такого кланового пакта этнические разногласия могут помешать консолидации однопирамидальных патрональных сетей. После автократического прорыва оппозиционные партии могут противостоять правительству только в том случае, если у них есть активное, ставящее под сомнение легитимность режима сообщество избирателей [♦ 4.3.2.1]. Если среди людей нет сильных оппозиционных настроений, оппозиция должна их выстраивать, что требует проведения кампаний и доступа к СМИ. При этом верховный патрон может иметь возможность отказать им в этом посредством все возрастающего доминирования в сфере коммуникации [♦ 4.3.1.2]. Однако, как утверждает Вэй, этнический раскол в сочетании с потенциалом массовой мобилизации уже содержит в себе оппозиционные настроения, которые можно использовать против возникновения единой пирамиды[951].

В то же время Вэй обращает внимание на закономерность, согласно которой «горячие споры по поводу идентичности и культуры ‹…› редко остаются в пределах внутренних границ. Следовательно, из-за них страны могут быть больше подвержены внешнему давлению. За счет обращения к более широкому геополитическому контексту поляризованный раскол между русофильскими и нерусофильскими группами на постсоветском пространстве открыл возможности для давления со стороны как России, так и Запада»[952]. И здесь мы подходим к рассмотрению внешних аспектов. Наш главный вопрос в контексте этнических разногласий заключается в том, является ли определенное этническое меньшинство (a) эмоционально привязанным к метрополии, которая (b) проявляет геополитическую активность, или нет. Особенно это касается русских меньшинств в православном историческом регионе[953]. В Украине русское меньшинство, проживавшее в советскую эпоху в промышленных зонах, занимало привилегированное положение, что сейчас стало предметом ностальгии в стране, которая является одной из самых бедных в Европе. Помимо языка и соответствующих внешнеполитических предпочтений, экономическая ностальгия оказалась, вероятно, одним из факторов, сделавших возможной гибридную войну в Донбассе, а также экспансионистскую геополитику Российской Федерации[954].

Другим примером региона, в котором русское меньшинство повлияло на функционирование режима в конкретной стране, являются страны Балтии. Если взять для примера Эстонию, то хотя она и представляет собой образец перехода к либеральной демократии без демократического отката, после транзита значительная часть русского меньшинства в этой стране была исключена из избирательного права. Прибалтийские страны решали проблему поддерживаемого извне этнического раскола именно так: исключая соответствующее меньшинство из политической жизни[955]. Ситуация изменилась, когда эти государства выразили заинтересованность во вступлении в Европейский союз, который требовал соблюдения равноправия[956]. Тем не менее Эстонии удалось осуществить «кооптацию на национальном уровне» своего русского меньшинства: вместе с постепенным расширением его прав привязанность к своей метрополии постепенно исчезла. Это стало возможным благодаря экономическому развитию Эстонии, которое, в отличие от экономического положения Украины, ослабило почву для ностальгии по Советскому Союзу среди эстонских русских. Таким образом, новая балтийско-русская идентичность, в основе которой лежит успех страны, пришла на смену российской имперской идентичности.

7.4.2. Глубинное государство и коммунистические спецслужбы