Посткоммунистические режимы. Концептуальная структура. Том 2

В какой-то мере все зависит от эпохи. На протяжении большей части истории человечества ни одного из тех типов режимов, которые мы описываем, не существовало: до XX века не было коммунистических диктатур (и сейчас их тоже очень мало)[1175], а либеральных демократий, которые сегодня довольно распространены, до эпохи Просвещения (XVIII век) не существовало даже на уровне идей. Тем не менее мы хотим упомянуть два явления, которые строго привязаны к эпохе, то есть они развиваются с течением времени, и их можно довольно четко отличить от особенностей режима, страны и политики, которые мы описывали. Речь идет об информационных технологиях и климатических изменениях. По состоянию на 2021 год эти явления не привели к возникновению системообразующих различий, а их роль в функционировании режима была подчинена другим особенностям, так что они не превратились в самостоятельную силу, определяющую функционирование режима как такового. Конечно, интернет изменил характер процессов публичного обсуждения, предоставив, как мы упоминали в Главе 4, новые пространства для общения, источники информации и возможности для манипулирования. Facebook, Twitter и другие средства массовой информации поставили перед автократами новые задачи и открыли новые возможности для оппозиционных движений. Однако мы полагаем, что именно в контексте двух вышеупомянутых особенностей мы находимся в шаге от важного поворотного момента, в результате которого облик посткоммунистических режимов, какими мы их знаем, может кардинально измениться в предстоящие несколько десятилетий.

Если говорить о режимах и их правящих элитах, то развитие информационных технологий меняет методы контроля и угнетения. Лучший тому пример – Китай, который уже называют «жандармским государством» и «цифровым тоталитарным государством»[1176] из-за своих новейших систем интернет-контроля, использующих супермассивы данных, а также из-за так называемой системы социального кредита. В специальном выпуске Journal of Democracy, озаглавленном «Путь к цифровой несвободе», Сяо Чен объясняет, что китайское государство «создало ряд механизмов, направленных на утверждение своего господства в киберпространстве. Кроме того, они все чаще сочетают в себе разветвленную инфраструктуру наблюдения, принуждения и передовых цифровых технологий. ‹…› Государственные органы и компании, которые с ними сотрудничают, посредством максимального использования информации и ресурсов, могут превратить эти инновационные технологии в инструменты для манипулирования обычными гражданами. Например, большие массивы данных – это бесценный ресурс для прогнозирования. Чиновники могут использовать этот потенциал, чтобы предвидеть протесты и даже серьезные всплески общественного мнения в сети, что при подавлении оппозиции позволяет им действовать на опережение. В другом примере авторитарного использования больших объемов данных [китайские] власти работают над интеграцией информации из широкого спектра источников в общенациональную систему социального кредита, которая будет оценивать поведение каждого человека в стране – инновация, достойная пера Джорджа Оруэлла и его романа „1984“. По меткому выражению журнала Wired, в Китае в ходе операций по слежке нового поколения „большие данные встречаются с Большим братом“»[1177]. Хотя современные автократии и диктатуры уже покончили с кровавыми репрессивными методами, такая эффективность больших данных и информационных технологий открывает совершенно новый простор для применения дискреционных наказаний на пути от прямого насилия к экзистенциальной уязвимости.