Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

То, что концепция дома меняется, не значит, что люди не чувствуют меланхолию из-за того, что в глобализующемся мире дом утекает из-под ног. Общая прекарность человечества — это, в каком-то смысле, отсутствие дома. Унитарный субъект, привыкший к почве под ногами, пусть даже радующийся традиционному космополитизму, всё равно чувствует себя потерянным в мире транснационализма, массовой цифровой культуры и стандартной застройки. И здесь появляется Рози Брайдотти, которая предлагает по сути новую теорию субъекта — номадическую теорию[179]. В текстах Брайдотти и её интерпретаторов номадотеория это гигантский проект политики, этики и субъекта, аналитический инструмент для взгляда на всевозможные многомерные столкновения тел/идентичностей с миром и другими телами в технологически медиированном, этнически смешанном и очень быстро меняющемся мире. Это попытка представить другие способы быть глобализированными, за пределами неолиберального глобализма, способы стать планетарными и переосмыслить взаимосвязи. Наконец, это попытка перепридумать ценности некапиталистического номадического субъекта. В практическом разрезе номадотеория даёт радикально другую перспективу на два важных для этой главы вопроса. Во-первых, практики гибкого гражданства — временное, прерывистое и изменчивое гражданство, которое основано на разделении этнического происхождения, национальности и гражданства — и рекомбинации их в разных вариантах. Брайдотти много пишет про европейский проект и о том, как в нём функционирует и может функционировать в дальнейшем такой тип гражданства, например, отделяя гражданственность от этничности и соединяя с участием, принадлежностью. То есть вместо ригидного концепта национальности и имманентного патриотизма — возможность быстро и безболезненно менять гражданство в зависимости от контекста, собственных устремлений и готовности вкладываться в конкретное место. Во-вторых, идея номадического субъекта позволяет взглянуть на потоки миграции не как на проблему, а как на факт глобализации; нужно просто принять, что мир уже никогда не будет состоять из этнически гомогенных стран, и депатологизировать проблему.

Ключевая вещь про номадическую теорию в том, что она предлагает политику пост-идентичности. Брайдотти пишет, что nomadic это глагол, а не прилагательное, — процесс, в котором мы картируем наши множественные трансформации и множественные способы принадлежать к разным местам; это перекликается с тем, о чём пишет Кандида Пёрнелл в Rethinking the Bodies, где тела это постоянный процесс ре/развоплощения и становления, а не статические сущности: тело перемещается, налаживает или разрывает связи, болеет и выздоравливает, набирает и сбрасывает вес, регулируется и дерегулируется государством — короче, всё время меняется. Это гораздо точнее описывает то, что происходит с человеком в повседневной жизни, чем идея идентичности, которая превращается в воображаемое и закрепощает человека внутри себя. Приняв идею не-унитарного субъекта, будет легко принять идею, что мы не принадлежим одному месту. Ностальгия по дому в такой ситуации окажется забытым аффектом. Брайдотти предлагает начать с устранения идентичностей; она вспоминает освободительные движения, возникшие из политики идентичностей, — каждое боролось за права для себя: женское движение за права женщин, гей-движение за права геев; это логичный этап, но, по мнению Брайдотти, пора его перешагнуть; вместо этого она предлагает перекрёстные сети размещённых ответственностей, когда, совсем грубо говоря, человек должен держать в голове не только ответственность за себя, но и за других; человек должен стать другим, — неизбежно через становление множеством[180]. Брайдотти развивает свою теорию номада, отталкиваясь от работ Делёза, и что интересно — у Делёза и Гваттари номадизм вообще не обязательно подразумевает фактическое перемещение. Ты можешь сидеть на месте и всё равно быть номадом, потому что это способ/процесс бытия. Он включает в себя отказ быть привязанным набором категорий и определений, и он движим желанием эксперимента и освоения, обучения, роста, риска. И если в этой характеристике узнаётся то, что требует от человека капитализм, то Брайдотти понимает эту критику и предполагает, что рост и риск за пределами политик идентичности позволят стряхнуть неолиберальный морок. Для неё, к слову, идея фактического путешествия тоже не занимает центральное место в номадотеории, зато она предлагает человеческую перспективу на тех, кто оказался вынужденным номадом, — беженцев и просителей политического убежища.