Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

Вторая половина двадцатого века в существенной части мира характеризовалась упадком утопического мышления; разрушение Берлинской стены и обретение независимости государств внутри бывшего СССР дало мощный толчок этому общему ощущению «смерти утопии» или «прекращения будущего», которое связывается с переходом к пост-фордизму и неолиберализму. Это был момент, когда вдруг стало сложно представить альтернативу капиталистическому режиму; интересно, что именно в этот период и возникает квир-теория. Несложно предположить, что её общий настрой на борьбу с нормативностью и переизобретение способов жить и быть вместе придали ей определённый утопический заряд. Однако в первые лет 10–15 квир-теория, наоборот, критиковалась за недостаточную утопичность — в основном за свою антисоциальную часть, которую легко было принять за антиполитическую. Это настроение предвосхитил ещё Фуко, в одном из интервью на вопрос, почему он не предлагает свою версию утопического будущего, ответив, что «воображать другую систему значит расширять своё участие в текущей системе». Его реакция — часть характерной для того времени общей усталости от системного строительства, утопического мышления и планетарных образов будущего. Вместо революции Фуко предложил поворот внутрь себя и фокус на микрополитическом; как я писал выше, именно в переизобретении индивидуальных способов жизни, секса, дружбы и проведения совместного времени он видел потенциал изменений.

Со временем стало понятно, что фокус на себе и микрополитических изменениях — это стратегия, присвоенная неолиберализмом; поощряя индивидуальный выбор человеком своего гендера, ориентации и способа жить и потреблять, неолиберальная ситуация уничтожает публичную сферу и ассимилирует квиров внутрь уже не так строго завязанной на регулярном рабочем времени экономики: сегодня вы можете быть собой в своём темпе — блогером, фрилансером, инфлюенсером, диджитал-номадом, насколько угодно квирным, — и благополучно поддерживать существование рынка. С осознанием этого в квир-теорию начала возвращаться радикальность и утопизм. Одним из важнейших примеров является книга Хосе Эстебана Муньоса 2009 года Cruising Utopia[273]. Муньос предлагает ориентированную на будущее альтернативу той политически-робкой ситуации, в которой оказалась квир-теория в начале века; он пишет, что, сосредотачиваясь на целях вроде однополых браков или права трансгендерных людей служить в армии, квир-сообщество забывает, что было вдохновением и целью радикальных активистов в 60-е и 70-е, а именно — мир, больше не организованный вокруг гетеронормативности и белого превосходства, а также мир за пределами гендерной бинарности, который представляли теоретики уже в 80-е.

Основной жест Муньоса в том, чтобы реконцептуализировать само понятие квира как утопичного. Он пишет, что «квир ещё не здесь, квирность это идеал», это горизонт существования, который сегодня мерцает в жестах и формах родства, дизайне вещей и процессов, которые намекают на возможное квирное будущее и одновременно становятся фундаментом для него. Квирность для Муньоса — это модель желания, которая позволяет видеть и чувствовать за пределами «болота сегодняшнего дня».

У писателя Марка Доти есть книга Heaven’s Coast: A Memoir; в одной из глав он пишет о том, как у его партнёра, с которым они на тот момент жили вместе восемь лет, обнаружили ВИЧ и как под тяжестью этого диагноза начало сжиматься его будущее, как ему пришлось переосмыслить само понятие будущего: «Вирус поначалу казался мне растворителем, который стирал будущее, наше будущее по кусочкам». Уже через три абзаца он пишет: «Я больше не думаю о СПИДе как о растворителе, а, скорее, как о своего рода интенсификаторе, который делает вещи более прочными, глубокими. Так ли это со всеми неизлечимыми болезнями, что они усиливают степень того, что уже есть? <…> Один вид апокалиптического сценария сменяет другой: конец экологический или ядерный, сценарии истощения озонового слоя, или глобального голода, или, наконец, эпидемии. Всю свою жизнь я живу с будущим, которое постоянно уменьшается, но никогда не исчезает». Джек Халберстам цепляется за последнее предложение: будущее истончается, но не исчезает; ему кажется, что это создаёт акцент на текущем моменте, на настоящем времени; пока угроза конца будущего витает над головой, необходимость продолжать жить прямо сейчас увеличивает потенциал момента и, как объясняет Доти, выжимает новые возможности из имеющегося времени.