Постлюбовь. Будущее человеческих интимностей

Как минимум необходимо, чтобы закон подкреплялся широким женским и другими общественными движениями, которые будут продвигать и контролировать его имплементацию на всех уровнях; критически важным является освещение закона и его положений везде — от федеральных медиа до специальных тренингов для преподавателей и воспитателей в учебных заведениях; необходимо активное признание проблемы государством (превалирующий процент женщин среди жертв домашнего насилия), а также приведение закона в координацию со всем законодательным ландшафтом: выявление и исключение противоречий с другими нормами, изменение других законов и легальной практики в пользу исполнения закона о насилии; закон не будет иметь смысла, если не будет проведено масштабной реквалификации полиции и других работников правоохранительных и судебных органов — тренинги и разъяснения, как именно применять закон, какие меры по профилактике и предотвращению необходимы; нужны специальные защитные механизмы для пострадавших или для тех, кому угрожает насилие; необходимо также ввести протоколы оценки рисков для жертв домашнего насилия — специальные опросники, которые в 2020 году несколько правозащитных организаций призвали принять МВД и получили отказ по причине «пропаганды в них свободной гендерной ориентации»; также закон не будет работать без плотной работы между государственными структурами и НКО/НПО, качественного сбора статистики и формирования в общественном мнении культуры ответственности за гендерное насилие; наконец, нужно расширить структуру помощи жертвам насилия — создавать сети приютов и убежищ, организации психологической помощи; наконец — нужно адекватное вливание финансовых ресурсов на всех этапах имплементации. Кроме того, как говорит в один голос большинство рекомендаций по предотвращению гендерного насилия, насилие (над женщинами и вообще) чаще всего воспроизводится через прямое свидетельство детей или становление их жертвами; хотите прервать круг абьюза — начните с детей[279] (если, конечно, в вашей стране детей не охраняют от любой информации, которая рассказывает, как реально устроен мир). Что из этого списка звучит реалистичным в России сегодня, где все самые человечные инициативы воплощаются НКО, выживающими на заграничные гранты и признаваемые иностранными агентами? Где законы интерпретируются в рандомном режиме, где наличие закона не значит автоматически ответственность по нему, а отсутствие закона не значит отсутствие ответственности? Где социология беспомощна, самые базовые данные нерегулярны и даже в процессе последней переписи населения ответственные структуры пойманы за фактически дорисовкой данных. Наконец, где культура насилия, агрессивная маскулинность и милитаризм являются системообразующими идеологиями.

Поскольку политический режим, существующий в России в начале 20-х, — это частный случай патриархата, искоренение гендерного насилия внутри него зависит от пересборки всей системы целиком. Даже если оставить в стороне идеологический компонент (хотя в действительности это невозможная операция), законодательные органы в этой стране просто неспособны написать хороший закон, а вся государственная машина, работающая по факту на ручном управлении, неспособна этот закон адекватно имплементировать; даже принятые на раз-два репрессивные законы в действии демонстрируют, скорее, бюрократию в истерике, чем реально работающий механизм. А ведь помимо домашнего насилия есть ещё и проблема бытового и уличного насилия на почве гомофобии, трансфобии и так называемого гендерного дисплея — внешнего или поведенческого (не)соответствия человека ожидаемой гендерной роли. Осенью 2021 года вышло исследование ЛГБТ-сети[280] (естественно, признанной иностранным агентом) о дискриминации ЛГБТК-персон по всем федеральным округам страны. Почти 80 % опрошенных сталкивались с тем или иным видом насилия на почве своих сексуальных предпочтений или гендерной идентичности — физическим, психологическим или сексуальным. Квир-люди в России сталкиваются с незаконным использованием персональных данных, аутингом, насилием со стороны друзей и родственников, отказом или ограничениями в медицинской помощи (что особо актуально для транс-персон), с проблемами на работе, вредом имуществу и, конечно, буллингу в общественных пространствах и онлайн-насилию. В республиках Северного Кавказа, согласно другому исследованию[281], 100 % опрошенных квир-женщин подвергались психологическому или физическому насилию и 29 % — сексуальному; 38 % знают лично об «убийствах чести» других квир-женщин в регионе. В регионе также практикуются конверсионная терапия, корректирующие изнасилования и ритуалы типа «изгнания джиннов».