Читаем Постмодерн. Игры разума полностью

Тогда выходит, что эту связь очень легко установить, что в ней можно не сомневаться?! И можно быть уверенным, что она не минует намеченной цели. А разве не может случиться, что я пишу письмо одному, а фактически адресуюсь к другому? И как это могло бы произойти?

682. Ты сказал «Это скоро прекратится». Подумал ли ты тогда о шуме или о своей боли? Если он отвечает: «Я думал о звуках рояля», то констатирует ли он этим существование такой связи или же создает ее этими словами? А нельзя ли ответить: и то и другое? Если сказанное было истинно, то разве не существовала такая связь и разве он не устанавливал вместе с тем связь, ранее не существовавшую?

683. Я рисую голову. Ты спрашиваешь: «Кого она должна изображать?» Я отвечаю: «Это должен быть N» Ты: «Он не похож у тебя, это, скорее, М». Говоря, что мой рисунок изображает N, устанавливал ли я эту связь или сообщал о ней? Тогда какая связь существовала?

684. Что же свидетельствует в пользу того, что мои слова описывают уже существующую взаимосвязь? Да хотя бы то, что они относятся к разным вещам, появившимся отнюдь не вместе с этими словами. Они говорят, например, что я должен был бы дать определенный ответ, если меня бы спросили. И если даже этот ответ лишь условен, он все же что-то говорит о прошлом.

685. «Ищи А» не означает «Ищи В»; но, следуя и той и другой команде, можно действовать одинаково.

Утверждать, что в этих случаях должно произойти нечто различное, все равно что считать два предложения: «Сегодня мой день рождения» и «26 апреля мой день рождения» относящимися к разным дням в силу неравнозначности их смысла.

686. «Конечно, я имел в виду В и совсем не думал об А!»

«Я хотел, чтобы ко мне пришел В, для того чтобы…» Все это указывает на более широкий контекст.

687. Вместо «Я имел в виду его» иногда, конечно, могут сказать «Я думал о нем», а иногда даже «Да, мы говорили о нем». Так полюбопытствуй, в чем состоит «разговор о нем»!

688. При некоторых обстоятельствах можно сказать: «Когда я говорил, я чувствовал, что говорил это тебе». Но я бы не сказал так, если бы в любом случае говорил с тобой.

689. «Я думаю об N»; «Я говорю об N».

Как я говорю о нем? Например, говорю: «Я должен сегодня навестить N». Но этого же недостаточно! В конце концов под N я мог бы иметь в виду разных лиц, носящих это имя. «Следовательно, должна существовать и какая-то еще, другая связь моей речи с N, ибо в противном случае я все-таки не имел бы в виду ЕГО».

Конечно, такая связь существует. Только не так, как ты себе ее представляешь, то есть не через некий духовный механизм.

(Сравнивают «иметь в виду его» и «нацеливаться на него».)

690. А что, если я один раз делаю явно безобидное замечание, украдкой сопровождая его вскользь брошенным на кого-то взглядом; в другой же раз, потупив взор, открыто говорю о ком-то из присутствующих, называя его по имени, действительно ли я думаю специально о нем, когда использую его имя?

691. Делая по памяти для себя набросок лица N, я могу, конечно, сказать, что имею в виду его в своем рисунке. Но о каком процессе, сопровождающем рисование (предшествующем ему или следующем за ним), можно утверждать, что это и есть «иметь в виду» его?

Ибо можно ведь сказать: имея в виду его, нацеливаются на него. А что делает человек, вспоминающий, вызывающий в воображении лицо другого человека?

Я имею в виду, как он вызывает ЕГО в памяти?

Как он вызывает его?

692. Верно ли говорить: «Давая тебе это правило, я имел в виду, что ты должен в этом случае…»? Даже если дающий правило совсем не думал об этом случае? Конечно, верно. «Иметь это в виду» вовсе не значит думать об этом. Но вопрос тут вот в чем: как судить о том, имел ли кто-то это в виду? Критерием такого рода может быть то, что он, например, овладел особой техникой арифметики и алгебры и учил обычному способу продолжения числового ряда кого-то еще.

693. «Обучая кого-то построению ряда я, конечно, полагаю, что на сотом месте он должен написать…» Совершенно верно, ты полагаешь это. И очевидно, что тебе вовсе не обязательно думать об этом. Это показывает тебе, сколь различна грамматика глагола «полагать» и грамматика глагола «думать». И нет ничего более ошибочного, чем называть «полагание» некоей духовной деятельностью!

Если, конечно, при этом не стремиться именно вызвать путаницу.

<p><emphasis>Жан-Франсуа Лиотар</emphasis></p><p>Состояние постмодерна</p>(из одноименной работы)

Наша рабочая гипотеза состоит в том, что по мере вхождения общества в эпоху, называемую постиндустриальной, а культуры – в эпоху постмодерна, изменяется статус знания. Этот переход начался по меньшей мере с конца пятидесятых годов, обозначивших Европе конец ее восстановления. Он был более или менее быстрым в зависимости от положения страны, а внутри нее – от сектора активности; отсюда его общая рассогласованность, затрудняющая изображение целого. Часть описания не может не носить гипотетического характера. А мы знаем, как неосторожно чересчур доверять футурологии.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное