Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма

Эти дилеммы не обнаруживаются внутри той или иной гомогенной дисциплины, где, к примеру, власть прочитывается как текст, на который не влияют материалы другого рода. Но там, где друг с другом сопрягаются материалы нескольких типов, возникает проблема репрезентации, которую можно решить только «теорией» (порой предстающей также «методом»). Так, в широком спектре интересов Леви-Стросса ряд гетерогенных предметов предъявляют свои права, не согласующиеся друг с другом: прежде всего, система родства, но также «социальная структура» в более узком смысле дуальных или тернарных институтов и, наконец, сама культура, в форме визуального «стиля» данного племенного общества или же в форме его устных историй. Семья, класс, повседневная жизнь, визуальное и нарратив — каждый из этих «текстов» поднимает особые проблемы, которые, однако, сходятся в проблемах качественно более высокого типа, когда мы пытаемся прочесть их один за другим и встроить их в единый, относительно согласованный дискурс. Леви-Стросс, предвосхищая постмодернистские социальные идеи, уклоняется от создания такого фиктивного тотализирующего единства, как само Общество, в рамках которого ранее органически и иерархически упорядочивались локальные гетерогенные единицы уже перечисленных типов. Но он может сделать так, лишь изобретя иной тип фиктивной (или трансцендентной) сущности, в терминах которой различные независимые «тексты» родства, организации деревни и визуальной формы могут прочитываться в качестве «одного и того же»: таков метод гомологии. Все эти разные локальные и конкретные тексты, как бы они ни отличались друг от друга, все же можно прочесть в качестве гомологичных друг другу, пока мы выделяем абстрактную структуру, которая, похоже, задействуется во всех них в соответствии с их собственными параметрами внутренней динамики. В принципе, «теория» структуры, которая оправдывает практику гомологии как метод, позволяет в таком случае избегать онтологических приоритетов. Структура родства оказывается в таком случае, по крайней мере в принципе, не более фундаментальной или же первичной в плане причинности, чем пространственная организация деревни (пусть даже определенное соскальзывание становится здесь неизбежным, и Леви-Стросс, судя по всему, часто задает некоторые приоритеты или «более глубокие» уровни). Но чтобы гарантировать такое безразличие или отсутствие иерархии между разными подсистемами, требуется одна внешняя категория, категория самой «структуры». Я сам думаю, что влияние «структурализма» (и удивительного богатства новых исследований, им инициированных) скорее следует связать с возможностью установления гомологий, чем с ситуативным предлогом, то есть понятием структуры, которое было его философской предпосылкой и его рабочей фикцией (или идеологией). В то же время следует сказать, что понятие гомологии вскоре оказалось помехой, такой же грубой и вульгарной идеей, какой всегда были «базис и надстройка», то есть извинением для весьма смутных обобщений и совершенно не проясняющих суть дела утверждений о «тождестве» сущностей совершенно разной величины и совершенно разных свойств. К критике «теории» у самого Майклза можно обращаться для осуждения именно что этой теории: из конкретной единицы или «текста» (скажем, феномена родства или размещения деревни) была выделена и абстрагирована своего рода «интенция», то есть базовая структура, так что конкретный текст представляется выражением или реализацией этой независимо сформулированной интенции.

Решение, однако, будет заключаться, конечно, не в регрессии к стилям прежних, дотекстуальных дисциплин; другими словами, не в возвращении к отдельным специализированным обсуждениям всех этих гетерогенных материалов или «текстов». Дискурсивный прогресс, отмеченный «структуралистским моментом» или «теорией» структуры, допускавший практику гомологии, заключался в расширении предмета и возможности установления множества новых отношений между материалами разных типов. От этого теперь нельзя отказываться, какой бы ни была позиция в отношении «теории» как отдельного компонента. Другими словами, двусмысленность манифеста Майклза и Кнаппа заключается в возможности его прочтения в качестве призыва вернуться к дотеоретической процедуре; тогда как на практике нового историзма он, как выясняется, открывает множество посттеоретических операций, которые сохраняют дискурсивное завоевание обширного спектра гетерогенных материалов, молчаливо отказываясь при этом от теории как отдельного компонента, некогда оправдавшего это расширение, и опуская трансцендентальные интерпретации, ранее казавшиеся единственной целью и задачей гомологий.