Постник Евстратий: Мозаика святости

Она принеслась на ор мужа: таким она его давно не видала, ой, как давно, с тех пор, как без спроса обменяла пару монет херсонесских на красивое покрывало, что в моду входило тогда. Тогда муж орал, но не бил, пожалев неродившееся чадо. Сейчас Сара неслась, как рыбачья фелюга от близких пиратов: груди мотались ненужным придатком к толстым филейным местам, покрывало сбивалось с сальных волос, глаза округлились, топот ножищ заглушал хрип дыханья: в доме беда! Первое, что на ум приходило: кто-то ограбил! Кто?

Домыслиться не успелось: толстенький нос с ходу нарвался на кулачище. Дальше Иаков управлялся так, будто каждый день упражнялся в битье домочадцев: один удар Саре, другой – Мириам. Постепенно сила ударов и мощь переходила на Сару: с Мириам было довольно. Только тогда Мириам тихо завыла, отползла к ступеньке порога.

Там уже ждали подружки-соседки. Мигом принялись за утешение милой девицы, слезы которой катились горохом. Подружки наперевес суетились, обнимая подругу, в душе пела-звенела их радость: наконец-то досталось красивой гордячке. А вот за что? Любопытство распирало, давило дыханье, но хитренькая Мириам только страдала, картинно страдала. Подружек всё больше душила толстая зависть.

Из того, что орал, понятно одно: какой-то товар мог быть испорчен. Какой? А, какой? Рыба ли стухла, так в пищу рабам. Меха от славян? Так как их испортишь? Кожи протухли? Гадали, судили, а Мириам промолчала: а что, про рыжего молодца рассказать? Того след простыл, как только папочка ротик открыл. Мириам понимала: подружечки разнесут молву, разметелят её красоту. Тогда что, за раба выходить, самой в рабыни податься? Не маленькая уже, видела, как отец рабынь заставляет ему угождать. Те плакали молча на кухне, боялись, что Сара узнает, со свету сживет. Забавы отца её не смущали, отец в доме хозяин.

А тетёньку Анну разве расспросишь? Вон как папочка воздает жене по заслугам. Ристалище боя влекло иудеев, те быстро столпились с трех сторон забора из ракушняка на бесплатный театр в доме Иакова.

По двору вихрем носилась старая мать Иакова, вопила так, что от дома эпарха приближался стражи наряд: греки не вмешивались в дела хозяйственные иудеев, но вопли старой мешали отдыхать каким то очень важным ромейским персонам. И тут шутки закончились: старая ведьма вмиг замолчала, подсела к внучке, отирая потную пыль с сине-красных щек.

Иаков напоследок так вмазал женушке ненаглядной, что стражник аж крякнул – вот то был удар. Сара кулём оселась на плиты двора (щёголь-хозяин двор вымостил плитами, как будто богач), Иаков хлопнул дверями входными. Все стихло, как вымерло. Двор опустел.

Иаков сидел в полумраке опочивальни: жар донимал даже сюда. Теперь, кроме сонного тихого моря, не слышно было ни звука: утихли бакланы, не кудахтали куры, не стонала привычно старая мать. В тишине так думалось хорошо и спокойно. Гнев весь ушел с последним ударом по телу жены, ватному, теплому, потному. Передернуло, так было противно.

Думалось хорошо, и решение загадки пришло, да такое простое, что только не прыгнул. Жилья теснота? Пустяки! Этажик надстроить, оно, конечно же, можно, но столько затрат, и для кого? Для дуры его толстомясой, Сарочки драгоценной? Нет уж, позвольте! Дочку, ну, ту быстренько замуж с отходом, в дом зятя. На её красоту нужный зятёк уже приискался-нашелся. Жалко, срочно отъехал тёзка Иаков назад в стольный свой Киев: сватьба-то сорвалась. Осерчал, ну будто младенец. Ну да ладно, он в дочку так уж влюблен, что воротится, да навряд ли с пустыми руками. Вернется еще и с подарками для будущей драгоценной жены.

А эта дура-дурища, доченька Мириам? Жених за порог, так она варягу-верзиле в руки пошла?! И что сталось бы? Как он, взял Сару с довеском?

Нашелся же он когда-то на Сару, пригожую, пусть и с довеском в виде округлого брюха. Нет, когда маленькая Мириам появилась на свет, он годика два не смотрел на ребенка, ему чужое претило. Но когда понял, что детишек от него ни у Сары, ни у других, более миловидных подружек или даже рабынь его быть не могло, тогда полюбил Мириам. Потешный ребенок, тихий, спокойный, так лепетал заветное «папа», что он ни разу! довольный, подумал, и вправду, ни разу, не упрекнул свою Сару за грех. Мириам поднимал, как свою, и вредные старушонки отстали от гнусных намёков. Да и мать его постаралась, доказала противным старухам, что внученька от него, единого чада Иакова. Ну, а что Яхве больше детей не даёт, так то невестушка виновата, толстая дура. Сара молчала. А что скажешь? Судьба! И так мужу готова была ежечасно ноги омывать, раз спас от позора.

А так всё хорошо, дочка растет красавицей из красавиц, дом – полная чаша, есть чем похвастаться перед соседками да подружками, подразнить их браслетами да медальонами.