Посторонний

И все же я вырвался из квартиры на Губкина, я убежал, я не мог смотреть людям в глаза, многим людям – в метро, на улице; такси домчало меня до дома, я рыкнул на соседскую девочку, вздумавшую посмеяться над моими потугами найти ключи от двери. Я заснул мгновенно, продолжая и во сне измерять глубокую, утыканную кольями яму, куда угодил, – и тут же проснулся, пораженный целенаправленной жестокостью академика: это он – и не без моей помощи – западню эту соорудил. Нет, он не сбывал мне свою жену, не “сбагривал”, не сдавал в аренду. Он привязывал меня к ней, к сыну, к дому своему, к прошлому, к долгам своим, – ведь я не знал, была ли у него семья до новосибирской дурочки Евгении, на учебу прибывшей в Москву. И ведь как точно все рассчитано! Эта парочка, громко за ширмой занимавшаяся

“любовью”, сбрасывала с меня и Евгении стыдливость, – кто нанял ее?

Сутки безвылазно сидел я дома, потом, вспугнутый чем-то, помчался в

Дмитров: и деньги старикам дать, и перед Анютой – вот уж что совсем дико! – повиниться. А у нее нарастала близорукость, спастись от нее помогла бы врачиха в переулке за рынком, она лечила таких детей, и очень удачно. Деньги, деньги, деньги…

За два дня, что пробыл в Дмитрове, яму на Губкина засыпали и покрыли дерном – я это сразу понял, в квартире академика появившись отнюдь не блудным сыном, и сам я закрыл уже глаза на нравственные или иные преграды, потому что таких преград ни в одной рукописи не встречал, ни один любовный треугольник не подходил по параметрам к тому приятному безобразию, что учинила со мной судьба. Нестесненно смотрел в глаза супругу, обманувшему меня и орогатенному мною; я поведал о путешествии в Дмитров; академик живо заинтересовался

Анютой, повздыхал, блок недоступных мне сигарет “Данхилл” придвинул к моему локтю, одну пачку я извлек, пошел курить и дождался Евгении с коляской. Она рукой закрыла глазок соседней квартиры, холодной щекой коснулась моих губ и шепнула: “Всегда, всегда…” Мальчик лупил на нас крупные глазищи.

Прошло еще несколько дней – и все устаканилось. Втроем решали проблему: как мне жить и работать в Москве так, чтоб не косилась

Лубянка. Член Союза писателей имел право на личного секретаря, кто ему платил 70 рублей в месяц – непонятно, диссиденты, со всех работ уволенные, скрывались от милиции и статьи о тунеядстве, такими секретарями нанявшись через ЖЭКи. Академикам полагались секретари и референты, но на оформление их кучу бумаг изведешь, черновую же работу делали лаборанты или мэнээсы, бесправная орава эта где-то утверждалась, но у академика, рядом со мной сидевшего на кухне

(Евгения стряпала что-то), не было даже кафедры, всего шесть часов в неделю читался им спецкурс в Бауманском.

– Наймите меня своим секретарем! – предложила вдруг Евгения, крошившая лук в кастрюлю и утиравшая слезы.

Это, конечно же, было идеальным решением казуса. Секретарство объясняло мои частые визиты на Губкина, жена академика отбивала бы все атаки любопытных, и вообще жизнь моя казалась бы со стороны легкомысленным шатанием по бабам. Одна неувязка: 70 рублей. Их надо было заработать, иначе бесплатное обслуживание нужд члена СП СССР граничило с подозрением об иных мотивах, но ни думать о них, ни говорить тем более не хотелось.

Многоликая жизнь и эту шараду решила. Против универмага – столовая спецобслуживания академиков, раз в неделю можно получать заказы, то есть наборы дефицитных продуктов, Андрею Ивановичу разрешалось там и обедать, чего он себе не позволял, Евгении тем более, ей ходить туда вообще опасно: бабы на выдаче заказов могут взглядами, повадками, улыбочками, льстиво-угодливыми и коварными, так унизить ее, что она проклянет тот миг, когда в августе позапрошлого года расплакалась на ступеньках главного входа МГУ и проходивший мимо старик, то есть

Андрей Иванович, участливо поинтересовался, чем огорчена столь прелестная юная особа.

Теперь на разведку пустили меня. Академик сговорился с бабенками в этой кормушке, я сел за академический стол, поел сытно и дешево, трое высоколобых мужчин с интересом посматривали на меня (по виду я недотягивал даже до кандидата), интерес вскоре перешел в живейшее любопытство. Один из этих старцев осмелился задать вопрос:

– А чем вы, собственно, занимаетесь, молодой человек?

Вот тут-то я и отрыгнул ответ, очередную дурость, какашки давно прожеванной мысли:

– Авторизованные переводы с русского на русский.