Посторонний человек. Урод. Белый аист

Теперь Агничка уже не думала оставаться после окончания института в клинике. Ей мерещилась сельская больница где-нибудь на окраине большого села, среди берез, мощных ветел и тополей. Было бы очень хорошо уговорить поехать с собой мать, да и Кондрата я Степановича прихватить не мешало! Ему как раз полезен деревенский воздух. К тому же втроем они принесли бы так много пользы. Но все это были только мечты... Навряд ли мать бросит клинику, а Кондратий Степанович и подавно. Ну что же, пусть себе остаются в городе.

А в клинике была напряженная пора. Поступило сразу несколько тяжело больных. Состояние тракториста Терентьева тоже пока не улучшалось. Возле него дежурил Ранцов, а иногда, в особо трудные моменты, сам Кондратий Степанович.

Мать ходила усталая, хмурая, похудевшая. Несколько раз Агничка намеревалась заговорить с нею о Володиной матери и не решалась.

Но как-то раз вечером, когда Агничка уже лежала в постели, мать вернулась из клиники веселая.

— Терентьеву лучше? — догадалась Агничка.

Мать провела ладонями по щекам, потерла их, как иногда делают малыши, если чему-нибудь радуются, и кивнула головой. Стремительно пройдя к окну, она откинула штору и распахнула его во всю ширь.

— Вечер-то какой теплый!

Заметив на подоконнике кувшин с нераспустившейся черемухой, мать по-ребячьи подула на одну из веток, осторожно потрогала пальцем белевший, точно молочный зубок ребенка, единственный лепесток.

— Неужели опять весна? — удивилась она. — Откуда цветы, Агнюша?

Агничка встрепенулась. Кажется, наступил подходящий момент поговорить с матерью о Марии Петровне.

Поеживаясь от холода, хлынувшего из окна, Агничка помолчала, соображая, как лучше приступить к такому важному разговору.

— Понимаешь, мама, как все странно получилось!—начала она. — Ты, наверное, удивишься, если я тебе сейчас что-то расскажу и попрошу об одном очень важном деле... Нет, ты чему смеешься?

— Мне просто хорошо сегодня, детка...

Сбросив с плеч красную вязаную кофту, она подсела к Агничке.

— Ну, выкладывай свои тайны и свои просьбы, я сегодня добрая...

Агничка ткнулась лицом матери в колени. Она собиралась рассказать самую малость, попросить лишь за больную Климову, и неизвестно как получилось, но, кажется, выболтала все до капельки. Ее радость и мечты были настолько светлыми, что умолчать даже о самой мелочи казалось невозможным. Она говорила и говорила, изредка поднимая голову и с тревогой взглядывая на мать. Нет, та не смеялась и не сердилась. Сидела очень тихо, слушала внимательно и серьезно.

Как и каждая мать, Галина Ивановна, конечно, сразу поняла, что для дочери наступила самая беспокойная пора юности. Она была обрадована такой доверчивой откровенностью и боялась спугнуть ее неосторожным вопросом или движением. Пусть дружит, пусть любит...

И вдруг Галина Ивановна насторожилась.

— Ты ведь помнишь больную Климову? — спрашивала Агничка; — Она лежит в двенадцатой палате. Такая красивая, с толстыми косами. Это Володина мама!

— Климова?—переспросила в замешательстве Галина Ивановна.

Агничка ничего не заметила.

— Я обещала Володе, что ты сама ее прооперируешь, если понадобится! Ведь ты не откажешь, мамочка? Понимаешь, здесь просто дело чести. А то он подумает, что я просто хвастаюсь, да и Мария Петровна...

Агничка внезапно примолкла.

В последние три дня ее сильно огорчало поведение Володиной матери. Та явно была недовольна, когда Агничка случайно проболталась, что встречается с ее сыном. Услыша новость, Мария Петровна будто чего-то даже испугалась.

А вчера, едва Агничка вошла в палату, она быстро закрыла глаза и притворилась спящей. Потом, на обходе, она попросила у Ранцова для Володи пропуск — хотела поговорить с ним о чем-то особо важном. Но разрешения выдавались родственникам лишь тяжело больных, и Ранцов отказал.

— Вот что, детка, давай-ка спать, — неожиданно проговорила мать, приподнимая ее голову со своих колен.—Ты, я вижу, совсем дремлешь. А загадывать на будущее пока рано. Как все-таки я сегодня устала...

И опять, точно так же, как полчаса назад, она провела ладонями по своим щекам, но только, когда она отняла их, лицо ее казалось не радостным, а очень и очень утомленным и словно постаревшим.

— Мама? Ты что, мама? — встревожилась Агничка.— Ты не заболела?

— Ничего, — едва слышно произнесла мать и, погладив ее по плечу, уже твердо повторила:—Ничего, доченька. Ложись и спи спокойно. И я сейчас лягу.

Она улыбнулась так ободряюще и нежно, что Агничка, облегченно вздохнув, успокоилась.

А Галина Ивановна долго не могла заснуть, лежала с открытыми глазами. Вконец измучавшись, она поднялась с постели, прошла на цыпочках к столу, села.

За окном было тихо и грустно. Высокие липы стояли неподвижно. Небо казалось темным, и лишь где-то, очень далеко, догорала последняя лиловая полоска позднего заката.

И мысли Галины Ивановны были тихими и грустными, как этот поздний вечер.

Странно и непонятно все складывалось. Думалось, что прошлое давно ушло, померкло в памяти, что боль утихла, и вот снова напомнили о старом.