Postscript

Утром четверга, который с тех пор, как папа вышел на пенсию, напоминает в родительском доме выходные, я спускаюсь по лестнице на пятой точке. Дотягиваюсь до костылей, которые лежат у подножия, и направляюсь на кухню. Они оба сидят за столом. Мама вытирает с глаз слезы, но улыбается, а у папы взволнованное лицо.

– Что стряслось?

– Ничего не стряслось. – Мама выбирает свой самый успокаивающий тон. – Посиди-ка с нами. Твой папа кое-что нашел.

Усевшись, я вижу, что на столе стоит открытая обувная коробка, полная сложенных вчетверо бумажек.

– Что это?

– Помнишь, – начинает отец, но голос его дрожит, и он откашливается. Мама кладет руку ему на щеку, и оба смеются. – Помнишь, когда ты была маленькой, я часто уезжал по работе?

– Конечно, помню. Ты из каждой поездки привозил мне колокольчики. У меня их было штук двадцать…

– Я терпеть не мог летать, – признается папа.

– И сейчас не можешь.

– Да, ведь это же неестественно, – объясняет он. – Люди созданы, чтобы ходить по земле.

Мы с мамой хихикаем над его уморительной серьезностью.

– Ну так вот, каждый раз, когда мне приходилось забираться в одну из этих ужасных штук, я был уверен, что самолет рухнет.

– Папа! – удивляюсь я.

– Чистая правда, – кивает мама. – Мне труднее было сладить с вашим отцом, когда он улетал, чем с вами, когда вы по нему скучали.

– Перед каждой поездкой, когда предстояло лететь, я садился вечером и писал всем вам, детям, записки. На тот случай, если самолет упадет и я не смогу с вами больше поговорить. Я оставлял их в ящике столика у кровати и строго наказывал Элизабет, чтобы она не позабыла их вам отдать.

Я смотрю на них с удивлением.

– Заметь, мне он никаких писем не оставлял, – ехидничает мама.

– Это не то же самое, что сделал для тебя Джерри, вообще ничего похожего. Никогда в жизни я не приравнивал мои записочки к письмам Джерри. Я даже не клал их в конверты. Мне просто хотелось выразить словами все то, что я хотел бы сказать, если б меня не стало. Руководство по жизни – что-то подобное. – Он придвигает ко мне коробку. – Вот эти – твои.

– Папа, – шепчу я, – сколько их тут?

– Штук пятнадцать, наверно. Я уверен, что не писал ничего, когда полет был недолгий. Не так страшно, когда летишь, например, в Англию. Но самые длинные письма – из винтового самолета.

Мама задыхается от смеха.

Я перебираю записки, а отец говорит:

– Я тут подумал, что они тебе помогут. Сейчас, когда ты стоишь перед решением.

Ком у меня в горле такой, что слова застревают. Привстав, я пытаюсь дотянуться до папы и обнять его, но всем своим весом опускаюсь на больную ногу.

– О черт, – выдыхаю я, падая на сиденье.

– Столько лет – и это все, чего я добился! – отзывается папа.

Рядом с отцом, зависнув над разбросанными по столу письмами и коллекцией колокольчиков, которую с чердака принесла мама, я наугад выбираю одно письмо. Папа разворачивает его, просматривает. Видно, что эта игра, «назад в прошлое», доставляет ему удовольствие.

– Ну-ка, давай взглянем. Барселона. Съезд сбытовиков, мы ездили туда с Оскаром Шихи. У него жутко несло изо рта, и он больше интересовался девицами из эскорта, чем работой.

Улыбаясь, я ищу колокольчик из Барселоны. Вот он, маленький, с черной ручкой и картинкой: кафедральный собор на фоне закатного неба. «Барселона», – написано по основанию от руки. Я звоню в колокольчик, и папа выдает мне письмо. Читаю вслух:

Дорогая Холли,

Тебе исполнится шесть лет на этой неделе. Я в день твоего рождения буду в поездке и ужасно этим огорчен. У тебя будут клоуны. Я надеюсь, Деклан их не испугается, он их терпеть не может и на дне рождения Джека ударил одного в очень болезненное местечко. Но ты клоунов любишь. Ты нарядилась клоуном на Хэллоуин и у каждой двери, в которую мы стучались, рассказывала какую-нибудь шутку. «Как называется зоопарк только из одной собаки? – спросила ты миссис Мёрфи. – Ши-тцу!» Эта шутка про собаку, похожую на льва, так тебе нравилась!