Посвящение

— Вы ошибаетесь. Я испугался того, что, кажется, делаю что-то вовсе скверное. Не может же быть просто случайностью, что всякий раз, как я оказываюсь у другой женщины, что-нибудь непременно мешает, если не что иное, так мое собственное дурное настроение, и я подумал, что мне надо было бы исследовать поосновательней мои представления о любви — не плотской, а просто любви, — и еще подумал, что невозможно каждую женщину любить всем сердцем.

— Ну да, разумеется. Ничего, в крайнем случае мы потом все это сотрем, так что говорите спокойно. Мы после все прослушаем и что надо подправим. Итак, как же все-таки было?

— В дверь позвонили, я пошел открывать. Дама как раз была в ванной. Знаете ли, я еще не встречал женщины, которая бы так обожала купаться. И все эти штучки-мучки: «Palmolive», «Lux», «Fa»… а, ну да: «Die frische Fa», «Rexona».

— Да, да. Итак, вы открыли дверь.

— Разумеется. И сразу — пистолет, приставленный к груди: ни слова, старина, назад, назад, тихо, вот так. Голос у него был хриплый, но вел он меня назад, в комнату, ну просто ласково.

— А дама?

— Она, когда купается, не видит, не слышит: вода булькает, плещет, перекатывается на рифах грудей…

— Хорошо-хорошо, это вы расскажете попозже. Прежде всего дело. Это недурно: на рифах грудей… Не забудьте. Но как вы его обезоружили, вот о чем расскажите. Вам было страшно?

— Видите ли, когда этот господин с пистолетом потребовал денег, я твердо решил, что не дам. О чем тут же и сообщил ему. Моя аргументация представлялась мне безукоризненной: я коротко, но весьма убедительно обрисовал ему полную безнадежность его предприятия, ибо, сказал я, в лучшем случае, сударь, вам придется застрелить меня, я сказал, застрелить как собаку, сударь, — вам я признаюсь, что несколько драматизировал всю ситуацию, что, впрочем, было необходимо, потому что меня уже давно душил смех, — ну-с, а выстрел, сударь, сопровождается шумом.

— Вы не боялись, что он пристрелит вас?

— Я объяснил ему, что в его положении стрелять нелогично.

— Фантастика! Словом, так вы и болтали посреди комнаты: у него в руке пистолет, а вы все говорите, говорите, говорите…

— Вы изволили допустить несколько неточностей. Мы беседовали.

— А каким образом пистолет оказался у вас?

— Видите ли, по-моему, для каждой отдельно взятой ситуации существует, так сказать, своя хореография. Он стал вертеть пистолет на пальце, и тут мне вспомнились американские вестерны. Когда он в следующий раз крутанул пистолет, я протянул руку и фактически просто взял у него оружие.

— Но ведь тут нужна была исключительная быстрота!

— Да, конечно.

— И вы не боялись?

— В американских фильмах хэппи-энд обязателен. На это я и рассчитывал… Но когда пистолет оказался у меня и по инерции, заданной еще господином грабителем, крутанулся вокруг моего указательного пальца, я быстрее, чем следовало, отдернул руку, и оружие выстрелило. Пуля попала ему в живот.

— Да. Вам удалось обезвредить грабителя. И, как нам известно, вы тотчас сделали ему перевязку…

— Ничего подобного. Сперва я страшно разозлился. Потому что он упал на пальму, это было любимое растение хозяйки дома.

— Ну да, ну да, однако почему вы оказали ему помощь?

— Игра была окончена. Когда он позвонил к нам, вернее, к моей даме, сразу затеялась игра в ограбление, которая, согласитесь, должна иметь определенные правила, и самое непреложное из них, так сказать, суть игры — взаимная наша ненависть… в противном случае мы преспокойно сидели бы с ним на кухне, попивая пиво. Но после выстрела игра кончилась, так как он истекал кровью. Это и определило ее конец. Перевязал я его не слишком удачно, увы.

— А если бы он застрелил вас?

— Тогда бы я его вообще не стал перевязывать.

— Вы пожалели грабителя?

— Да ну. Играл он плохо и скучно.

— Иными словами, вы все это время скучали?

— Нет. Прошу прощения, нет. Мне было стыдно.

* * *

Фанчико сердито нажал кнопку магнитофона. Папа умолк. Но только не Пинта.

— Отчего ты злишься? Старик переигрывает?

Фанчико взглянул на Пинту, но потом, смягчившись, сказал:

— Это вопрос формы, и только. Но то, что он способен взяться за любую роль, лишь бы почувствовать, что живет?!

— Что значит — лишь бы, умник Фанчико? — пробормотал Пинта.

(ДВЕ КРОШЕЧНЫЕ АКВАРЕЛИ НА СТЕНЕ МОЕГО ВООБРАЖЕНИЯ; МЕСТО УКРОМНОЕ, ПОТОМУ ЧТО ЗДЕСЬ ИМ НЕ ГРОЗЯТ СЛЕЗЫ — НИ ОТ СМЕХА, НИ ОТ ГОРЯ)

Самым элегантным из мужчин был мой папа. Бокал шампанского выглядел естественным продолжением его руки. Он удовлетворенно поглядывал на подымающиеся вверх пузырьки, и для каждого у него находилось доброе слово. Общество собралось большое: роскошные женщины, улыбающиеся мужчины. Пинта сказал про это так:

— Важные головы и важнецкие задницы.

А Фанчико — так:

— Прости, эти женщины вовсе не глупы. Хотя, возможно, их ум и есть их красота, но этого вполне достаточно, чтобы господа в смокингах скулили вокруг них, натягивая поводки…

Пинта, разумеется, тут как тут:

— И крутя хвостами!