Посвящение

— Во мне достаточно себялюбивого беспристрастия, чтобы признать: в ту минуту все-таки не мой голос был главным раздражителем, а вопрос мужчины, самым вежливым тоном осведомившегося, имеет ли он счастье видеть перед собой господина Никласа. Имеете счастье, приятель, и сейчас я вам покажу, кого именно вы имеете счастье видеть, однако лишь уныло, как усталая лошадь, понурил голову. Фрау Никлас была моим домашним драконом, и хотя лет на пятнадцать раньше меня оказалась в том возрасте, в каком сейчас пребываю я, все же многие принимают меня за господина Никласа. И похоже было на то, что фрау Никлас тоже склонна разделить это заблуждение. С улыбкой, от которой стыла кровь в жилах, она предлагала вполне достойные сроки оплаты квартиры за минувший месяц, и ежели я по какой-либо причине в воскресное утро забудусь дома, она всегда находила какую-либо свободную поверхность — стол, комод или хотя бы пыльный подоконник, — чтобы настичь там и прихлопнуть мою руку; ее пухлая, однако без единой морщинки ладонь падала на мою, как ленивая птица, вместе с сообщением, что фрау с радостью угостила бы меня воскресным супом, ее знаменитым золотистым бульоном. Эти мини-нападения таили для меня великую опасность, не потому, что у вдовы была красиво развитая и еще отнюдь не старая грудь, равно как и задница в том же стиле, но потому, что я уже имел случай попробовать ее золотистый суп и знал, что, как только я бездумно опущу ложку в тарелку, тотчас легкая как пух манная клецка ткнется в плавающую фаллическим символом восхитительно мягкую морковку, к расчленению которой я всегда приступал с некоторым, достойным всяческого одобрения замешательством, а при этом еще любовался гармонией красок, желтой, красной, зеленой, выделявшихся на золотистом фоне, словно драгоценные камни, наслаждался игрой света в кружочках жира и уже ощущал во рту тот разнообразный вкус, какого, в сущности, и вообразить нельзя, когда речь идет просто о супе, и тем, как эти разнообразные вкусы естественно сочетаются (существуют и по отдельности, но только вместе выявляют свою истинную суть)… и все это так или иначе привязывает меня к вдове легкими узами благодарности, восхищения и некой утренне-воскресной приязни.

— Нет, — отвечал я, то есть понурил голову, вставил физиономию в недовольную гримасу и не промолвил ни единого слова. Мой ответ был однозначен. Простите, ради бога, но не ваша ли та желтая и… Незваный гость испытывал явные затруднения: цвет машины, которую я оставил внизу, перед домом, с одной стороны, действительно можно было определить лишь как «желтый и…», поскольку нежелтая часть была покрыта суриком, однако определение — желтая и красная — удовлетворило бы разве что самые поверхностные натуры, ибо после безобразного дорожного столкновения весь перед машины заварили вкривь и вкось, так что шрамы от сварки оказались некоторым образом небезразличны для цвета машины, в результате чего сложился неопределенный, почти необозначаемый в цвете ералаш, который в довершение еще и нес на себе привкус жалкой ауры той уличной сшибки; с другой стороны, признать хмыканье и слова «желтая и…» единственно правильным определением означало, в сущности, отказ от точного описания, ибо где это слыхано, чтобы хмыканье заменяло собой четкую, ясную речь. Машина, как и несчастный случай принадлежали моему дяде. Усталый, но отнюдь не рассеянный, он медленно ехал за город, спидометр показывал не больше пятидесяти. Справа, пробив стену светового снопа, на полотно выскочил мужчина, мой дядя затормозил, как он рассказывал, без всякой спешки — расстояние и время позволяли, — скорее с досадой на то, что вслед за тормозом надо опять включать скорость. И тут что-то глухо стукнулось о правое крыло, глухо и все-таки страшно, как если бы какой-нибудь великан лениво сел на радиатор, и вдруг впереди взмыло чье-то тело, и оно, горизонтально, раскинув руки, вплыло в машину, пробив ветровое стекло. Прямо мне на колени, рассказывал дядя. Оказалось, это приятель подскочившего первым мужчины, оба были мертвецки пьяны и затеяли на дороге салочки. Играли. Тяжело, но не смертельно.

Простоты ради я ответил, да, машина моя. Мужчина явно этому сообщению обрадовался, удовлетворенно засопел: наконец-то. Вы уж, пожалуйста, станьте чуток в сторону, сказал он мне, а то сосед не может въехать в ворота, потому что какой-то осел, прошу прощения, загородил проезд. Сердце мое возликовало — я имею в виду собственную несуразную ухмылку в ответ на столь великолепный и симпатичный сплав глупости и простодушия. Мужчина, которого я окрестил про себя господином Посланником, был в полосатом купальном халате, под которым могли иметь место разве что трусы, ибо, с одной стороны, приоткрываясь, халат то и дело обнажал покрытую черной, кое-где седеющей вьющейся шерстью грудь, с другой стороны, голени тоже были голые, тоненькие, как черенок лопаты, только ступни прятались в шлепанцы. Мы уж полчаса как ищем, чья это машина.