Посвящение

Карой мог бы сказать, что Лаура иногда проявляет поразительную незрелость вкуса и что в глубине ее души неистребима тяга к банальному. Он мог бы сказать: да, дорогая, дома нас ждет новая вилла, и ты вольна обставить ее, как тебе вздумается. Мог бы сказать, что в той квартире, где у Лауры будет спальня в бирюзовых тонах, он претендует на кабинет с панелями махагонового дерева, а гостиную намерен обставить мебелью с обивкой табачного цвета. Все эти ответы как нельзя больше подходили бы здешней атмосфере заповедного города. Но то, что Карой сказал, уместно было бы сказать только в Пеште. Здесь это прозвучало дисгармонией.

И в этот момент они, пройдя через сводчатый переход, выходят на площадь. Собор, зажатый плотным двойным рядом импозантных зданий с аркадами и колоннадой и поставленный рядом со стрельчатой колокольней, кажется невысоким, гораздо ниже, чем мыслилось. Вероятно, высота куполов скрадывается длиной фасада, особенно если смотреть с противоположного конца площади, одну из сторон которой и образует фасад собора. Устремленные ввысь стройные, изящные башни веры господней, даже штурмующие небо колокольни сельских церквей, любой религиозный экстаз, рвущийся вверх по ровным, прямым колоннам, гнездящийся на вершинах холмов, — таковы привычные представления, укоренившиеся в душе Лауры и Кароя. Равно как и покорное смирение, какое пережили они, ощутив свою малость у изножья церковных колонн даже вопреки своему рассудочному безверию, а может, именно потому: сознавая свою неуместность тут. Просторный фасад собора Св. Марка своей распахнутостью и открытостью для глаза сообщал зрителю вполне мирское чувство земной доступности. Красив ли он? Да, конечно! Но они и не предполагали, что путь к нему будет поистине усладой для души.

— Послушай, Амбруш! Вроде бы в пансионе нам сказали, что банк находится справа от собора Святого Марка? — Карой поворачивается спиной ко входу, изучая карту.

— К черту банк! Сперва осмотрим собор.

— Нет, сначала уладим денежный вопрос! Тебе ведь тоже не безразлично, посвятишь ли ты святому Марку половину из десяти дней или из двадцати с лишним.

— Да, не безразлично. И потому сразу же после осмотра собора мы зайдем в банк. — Амбруш успокаивает брата жестом дирижера, означающим «пиано», однако раздражение его прорывается.

— Нет, я пойду сию минуту! Я не способен воспринимать прекрасное, пока не улажены денежные дела. Я, — Карой стучит себя в грудь сложенными щепотью пальцами, — я записной эстет!

Карой уходит вместе с Лаурой. Амбруш и Гарри усаживаются на каменную скамью, идущую вдоль стены.

ЧЕТВЕРГ, 15.56

Издали видно, что супругам удалось заполучить деньги.

— Ты не представляешь, что с нами было! Во-первых, без конца приходилось спрашивать…

— Это на каком же языке? — обрывает брата Амбруш. — По-русски, что ли?

— Ни на каком, черт тебя побери, бычок ленивый! Ради таких капиталов мог бы пойти с нами за компанию. — Карой с бесшабашной веселостью игнорирует ироническое замечание Амбруша, хотя, в сущности, это же самое приподнятое настроение и развязало ему язык, подтолкнув на упреки. — Эти денежки я отработал еще дома. Вспомни только почтеннейшего дядюшку Лауры с его шевелюрой до плеч и пристрастием к ярко-лиловым рубашкам! Да без меня он, верно, умер бы со скуки, доведись ему все два месяца сопровождать своих престарелых однокашников, когда те выводили внуков на прогулку.

— Сумма эта с таким же успехом может считаться и моим гонораром, — парирует Амбруш с корректностью заправского дельца.