Посвящение

— По счастью, мне нет нужды прибегать к критериям, когда я говорю о красоте. Красота — будь то природная или созданная человеком — делает бессмысленными все иные оценочные критерии, кроме самой себя. Амбруш, чего ради ты ехал в Италию, если тебя способна взволновать лишь куча дерьма?

— Дерьмо, да не всякое, а лишь подлинное и анархистское — признай хотя бы это! — сбавляет тон Амбруш, переходя на обычную иронию, которая не направлена против брата, а как бы служит аккордом, завершающим спор. — Кстати, признаюсь тебе, я ехал на вражескую территорию. Изучать неприятеля. Иными словами, ехал как лазутчик. Но это не помешает мне наслаждаться красотами. — Амбруш завершает разговор широкой ухмылкой, обнажая зубы-лопаты.

ЧЕТВЕРГ, МЕЖДУ ДВУМЯ И ТРЕМЯ ЧАСАМИ ПОПОЛУДНИ

По мосту перед зданием Академии Фратеры бредут к центру города. Маршрут, конечно же, разработал Карой, сложенная карта торчит у него из верхнего кармана рубашки, как уголок носового платка великанских размеров. Лаура старается вызвать в себе чувство признательности к мужу, ведь он так легко находит решение в любой ситуации, встающей перед туристом. По сути, она и вправду восхищается Кароем: сама она безнадежно плутала бы, доведись ей одной очутиться в незнакомом городе. Однако чувство восхищения супругом несколько притупилось в Лауре, ведь ей приходилось воздавать должное стольким его достоинствам: методичности, целеустремленности, дисциплине, скрытности, невероятным математическим способностям — все это были, безусловно, ценные качества, которые сообщали Лауре чувство уверенности в себе, словно бы разносторонняя одаренность Кароя являлась общим семейным имуществом, половина которого по праву супружеского владения принадлежала ей. И все же сейчас, отдавая должное способности Кароя ориентироваться в незнакомой обстановке, запугивая себя предположениями, что было бы с ними без надежного вожатого, она стремится подавить в себе мимолетную неприязнь к мужу. Лауру, которая никогда не вмешивалась в споры братьев — почему и считалось, что она этих споров не понимает, — на сей раз раздосадовали сентиментальные рассуждения Кароя о красоте. Однако, если Лаура и понимала из этих споров больше, нежели полагали, она все же не могла понять сейчас, чем вызвана ее досада. Точно так же не могла бы она объяснить, отчего не в силах была сдержать улыбку при язвительном замечании Амбруша, что, хотя он приехал в Венецию недругом, это не помешает ему насладиться городом.

— Эй, Лаура!

Лаура вздрагивает от оклика и несколько растерянно отзывается:

— Да, слушаю тебя, Амбруш. — Она не привыкла отзываться, когда к ней обращаются. Если Карой или Амбруш окликают ее, она, бросив все дела, внимательно выслушивает их; это настолько в порядке вещей, что братья обычно и не ждут ответного отклика.

— Ты не хотела стать балериной? — спрашивает Амбруш.

— Нет, не хотела.

— То есть как это не хотела? Этого не может быть!

— Куда уж там, при моей-то голове!

У Лауры действительно непропорционально крупная голова. И собственно, даже не череп — у нее мощно развиты скулы. Овал лица от широких скул резко сужается книзу, словно кто-то ладонями сжал и пригладил его, заострив к подбородку, а рот, нарушая гармонию, выглядит как след кулачного удара.

— Значит, ты хотела, но не могла, поскольку у тебя крупная голова.

— Да не хотела я!

— Господи, Лаура, от такой путаницы понятий спятить можно!

— При чем здесь путаница понятий, Амбруш? Я действительно не собиралась идти в балет. Еще девочкой меня не приняли в балетную школу на том основании, что у меня большая голова, и с тех пор я даже не мечтала о карьере танцовщицы.

— Но до того, как не приняли, тебе ведь хотелось?

— Нет. Скорее маме хотелось…

— А у тебя самой не было никаких заветных желаний? Ты прямо в шестилетнем возрасте решила стать специалистом по лечебной гимнастике и даже не помышляла о славе олимпийской чемпионки по спортивной или художественной гимнастике? Черт возьми, тебе не хотелось заняться ритмикой, народным танцем, акробатикой?

Лаура робко поглядывает на Кароя, словно испрашивая его разрешения ответить, затем нерешительно признается:

— Я пробовала заниматься пантомимой… А почему тебя так волнует эта тема?

— Ты хорошо изобразила венецианские дворцы. Они действительно выглядят именно так, — Амбруш, соединив кончики пальцев, пытается воспроизвести изгиб готических сводов, но у него получается нечто похожее на православный купол луковицей. — Теперь, когда я к ним присмотрелся, вижу, что они и в самом деле таковы. Жаль, что ты бросила занятия, пожалуй, из тебя вышел бы толк.

— Ну что ты, — мягко протестует Лаура. — В моей теперешней работе куда больше смысла. Пусть она не столь привлекательна, зато нужна людям.