Посвящение

Вышло вполне естественно, что она взяла на себя роль старшей в нашей женской группе. Фактически, старше её была только Сима. Но Сима — всего лишь медсестра-лаборант. Ей учиться на врача ещё два года, если не помешает отъезд в эвакуацию. А Лидок — первая ученица нашей спецшколы, первоклассный оператор.

Получив Лидины заверения, товарищ Бродов коротко кивнул. Он собирался с мыслями, чтобы сказать нам нечто важное:

— Начальник вокзала пообещал, что отправление скоро. Вероятно, так. Значит, тронемся ещё засветло. Железные дороги немец бомбит. Пока не проедем зону действия вражеской авиации, печь создаёт дополнительную угрозу пожара при бомбёжке и обстреле с воздуха, а у нас ценный груз. Ещё важно. Девочки, понимаю, что устали, но прошу не снимать уличной обуви и держать под рукой верхнюю одежду. Можете подремать, но ложитесь в ботиночках. Как только воздушная тревога — чтобы вы могли сразу повыскакивать из вагона. Понимаем? Теперь. Правила поведения при объявлении воздушной тревоги и во время воздушного налёта. Прежде всего, затушить любой огонь. Дальше — главное. В чистом поле бомбоубежищ нет…

Мы слушали, затаив дыхание. Когда я ехала из Ленинграда в Москву, повезло: воздушная тревога не объявлялась ни разу, а инструкциями по правильному поведению во время налёта никто не снабжал.

— Из вагона не берём с собой ничего. Ни продуктов, ни вещей. Бежать налегке. Понимаем? Вот деньги. — Он протянул той же Лиде несколько купюр. — Разделите поровну, пусть у каждой лежат… где-нибудь в тайном карманчике… поближе к телу. И справки.

Каждой он дал лично в руки бумажку с её фамилией, именем и отчеством, трудной фразой про принадлежность к спецгруппе товарища Бродова Н.И. и про необходимость всемерно содействовать скорейшему возвращению в расположение группы, а также с синей печатью.

— Стараемся держаться вместе, — продолжал Николай Иванович инструктаж, — не терять друг друга из виду. Мужчины получат особые указания позаботиться о вас, но вы и сами не плошайте! Крепко возьмитесь за руки попарно — это лучше всего будет. Понимаем? Так…

Он перевёл дыхание и снова собрался с мыслями.

— Куда бежать? Лучше всего — лес, перелесок. Нет леса — густые кусты. Канава на худой конец. Под вагоны не прятаться! Не стоять, не сидеть. Или бежать, или лежать неподвижно за любым укрытием, за любой кочкой — куда успели. Если что — падать прямо в грязь. Начался обстрел — бегите не по прямой, а петляя, как зайчишка. Бежать, прятаться — не стыдно: героизм нужен в другом… Понимаем?

Николай Иванович очень придирчиво обвёл нас взглядом: действительно ли понимаем, не хотим ли возразить, уточнить что-нибудь — и снова набрал воздуха.

— Так. Ещё. Если споткнулась, упала — сразу вскочить! Трудно, больно, что-то там подвернула — потом разберёшься. Вставай через силу. Видишь: подруга упала рядом — сразу дёрни, подними. Ничего не выясняй, всё — потом! Иначе, девочки, затопчут. Сначала затопчут свои, потом добавит фашист.

Вот тут, видно, товарищ Бродов впервые засёк на лицах признаки удивления и недоверия.

— Разъясняю. Человек в толпе…

Он объяснял, что в толпе и в панике даже советский человек, любой добрый и ответственный гражданин ведёт себя не так, как в обычной жизни… Трудно не согласиться после того, что мы пережили сегодня. Мне врезались в память искажённые ужасом и ожесточением лица людей, пытавшихся прорвать оцепление во время нашей погрузки. Их было жалко, и одновременно было страшно, что они так близко.

Николай Иванович вглядывался в нас с неподдельной заботой: всё ли поняли верно, всё ли усвоили и запомнили из данных нам инструкций, не надо ли что-нибудь повторить, подчеркнуть. Очень вероятно, что в тот момент он беспокоился о нас, в первую очередь, как о людях, ставших для него своими, и лишь во вторую — как о ценных кадрах своей группы. Мне так неловко стало, что я и перед лицом смертельной опасности не могу ответить этому человеку на его доброе отношение искренним участием. Наверное, я чёрствая. Другие девчонки так и льнут к нашему руководителю, и он общается с ними куда свободнее, чем со мной…

Николай Иванович заметил перемену в моём лице, но истолковал по-своему. Он поднялся и подошёл. Узкая ладонь легла на мои волосы.

— Испугалась, Таськ?

Ещё чего!

— Я не боюсь, Николай Иванович! — поспешно возразила я и выпалила чистую правду: — Мне очень жалко уезжать из Москвы! Москву же не отдадут!

Сюда, на вокзал, орудийный грохот с западных подступов к столице доносился гораздо глуше. И всё же мы ощущали гул на границе слышимости и слабую вибрацию от особенно мощных взрывов. Ещё тревожно шумела толпа, заполнявшая перроны и едва с них не сыпавшаяся. Наш эшелон уже отогнали подальше, чтобы убегающие не пытались его штурмовать. Оставалось ждать своей очереди на отправку.

— Не должны, — согласился товарищ Бродов, снова присаживаясь, но уже прямо передо мной и глядя выжидательно.

Необходимость покинуть Москву мучила и его — это считывалось с лёгкостью.

— Немца скоро отгонят.

— От Москвы — вероятно, скоро отгонят, — снова сдержанно согласился Николай Иванович.