Посвящение

Преподаватели были уже совсем другие люди — не те, что учили нас в Москве. Их почему-то размещали в большом новом селе у подножия гор, а не в пустующих домах напротив нашей Школы. Возможно, ради конспирации. Впрочем, и в новом селе места хватало: многие мужчины были призваны, и женщины радовались возможности поселить у себя жильцов, готовых платить и за постой, и за еду, и за стирку.

Индивидуально со мной занимались по моей легенде, а ещё вскоре появился второй язык. Понятно, что и один-то немецкий у меня не было шансов освоить в совершенстве всего за несколько месяцев. Мне ставили в первую очередь произношение, знание идиом, всяких разговорных словечек. Берлинский диалект, поскольку мои родители, по легенде, были берлинцами. Словарный запас я имела право освоить далеко не в полном объёме, и даже строить фразы всегда правильно от меня не требовалось — такая была удобная легенда! На втором языке я должна была уметь объясниться по простейшим бытовым вопросам. Когда слова и обороты обоих наречий путались в моей голове и она порождала языковые химеры, мои учителя приходили в восторг — так естественно звучала моя неправильная речь, как и было нужно.

Наши будущие медики всё свободное время сидели над учебниками: готовились экстерном сдавать сессию. Даже ребята — технари — штудировали какие-то учебники, чем настоятельно рекомендовал им заняться наш руководитель: товарищ Бродов всегда настаивал, чтобы его подчинённые учились и стремились всячески развиваться.

Сухие и солнечные дни не мешали зиме вступать в свои права в этом суровом горном краю. По ночам сильно морозило, да и днём ветер выстуживал тепло. Снега в нашей долине выпадало мало даже среди зимы, хоть говорили, что за соседними хребтами есть места, где заносы непроходимы. А тут даже после редких, но обильных снегопадов снежный покров не устанавливался: всё раздувало теми же ветрами. В здании Школы топили все печи, и было уютно. По ночам, если ветер не завывал, было слышно отдалённое журчание воды в ручье, особенно после снегопадов. Звёзды, казалось, можно было брать с неба и нанизывать на нити для просушки, как диковинные ягоды, — такими они были крупными и близкими. Но здесь — впервые в жизни! — я боялась выходить одна по ночам даже на огороженную и охраняемую территорию Школы. Если бы по неведомой причине я получила разрешение гулять ночью по селению — не пошла бы! Будто незнакомые духи гор стояли на скальных выступах и насторожённо наблюдали за каждым шагом чужаков.

Самолёт опять медленно, тошнотворно валился в какую-то воздушную канаву. Бродов привычно сжимал и разжимал кулаки, чтобы не терять сознания и отвлечься от тошноты. Опытный лётчик Змеевский, оборачиваясь назад, поглядывал на своего пассажира не без сочувствия.

Лётчик-истребитель — не шофёр, чтоб быть приставленным к начальнику и возить того в любой момент, куда прикажут. Дважды за прошедшие полтора месяца Бродов летал в Куйбышев, теперь — Москва. Лётчиков ему прикомандировывали разных, даже из разных авиационных частей. Условия: опыт и знание маршрута, ведь место штурмана в кабине занимал пассажир. Ему выделяли чаще всего Р-10 — обычный, боевой, а не переоборудованную под пассажирские перевозки модификацию: где её возьмёшь? А то и старенький Р-5. За один перелёт он должен был сменить как минимум две машины. Конспирация: ни один лётчик не должен знать, откуда и куда на самом деле перемещается товарищ Бродов. И всё же с комэском Змеевским привелось лететь вторично. Похоже, его присылали издалека, когда, согласно сводкам погоды по маршруту, предполагался полёт в сложных метеоусловиях. Потому комэск имел достаточно возможностей заметить, что его спецпассажир плохо переносит полёт, но держится терпеливо и стойко.

— У нас в полку есть доктор. Вот, я вам скажу, настоящий специалист. Про состояние человека в полёте объяснит всё до малейших подробностей. — Лётчик, перекрикивая шум, ухитрялся говорить неторопливо, обстоятельно и весомо, с явным желанием произвести впечатление, будто чтец-декламатор. — Он пришёл год-полтора назад. Осмотрелся. Сразу собрал весь лётный состав на лекцию. Рассказал, отчего укачивает, почему в глазах у некоторых темнеет, почему кровь из ушей. Что нужно делать, чтобы не укачивало, — это, оказывается, современной медицине досконально известно!

Змеевский, чуть только позволяла ситуация, старался развлекать Бродова разговорами: травил байки, анекдоты, шутил, рассказывал увлекательные случаи из лётной практики. Николай Иванович вначале его расспрашивал — о жизни, о службе, о лётной работе. Но комэск предпочитал выбирать темы для беседы сам.

— Доктор нам всё рассказал, не утаил. А нам-то, Николай Иванович, сами понимаете, трудно применить медицинскую эту науку: нас и раньше не то чтобы сильно укачивало. Ну, мы товарища военврача покатали. — Тут Змеевский многозначительно усмехнулся. — Предоставили возможность доктору совместить теорию с практикой. Кое-какая корректировка вышла — не без этого!

— Теории или практики?