Посвящение

Полёт длился часами, потом — посадка для дозаправки или смены машины — и дальнейшее многочасовое испытание. Холод, болтанка, перепады давления; плохой вестибулярный аппарат, давний порок сердца. Он каждый раз прилетал больным, с трудом скрывал это и не менее суток приходил в себя. Вдобавок группа в данный момент дислоцировалась в горной местности. Высота — около трёх тысяч. Молодёжи — хоть бы что, а Николай Иванович замечал нехватку кислорода, и привыкание не наступало.

Одно дело — время от времени бросить небрежно: «Девчонки, подлечите: что-то сердце шалит, что-то голова разболелась». Никто не воспринимает этих сеансов исцеления всерьёз, кроме Лиды и Жени. Остальные принимают за чудачество здорового в целом человека — что ему и требовалось. Совсем другое дело — тяжёлые, сутками длящиеся скачки кровяного давления с ломотой под лопаткой, с изнурительными головными болями, с продолжительными головокружениями — до темноты в глазах. Стоит всей этой симптоматике «всплыть», стоит кому-нибудь узнать, как часто товарищ Бродов находится, по сути, в нерабочем состоянии — информация тем или иным путём уйдёт наверх.

Взять, например, чудесную девушку Серафиму. Если ей ничто не мешает помогать Николаю Ивановичу наблюдать за её собственными подругами, товарищами по работе, то что же ей помешает информировать более высокое начальство о жизни и деятельности самого Николая Ивановича? О врачах, к которым стройными рядами ходит лечиться весь высший комсостав ведомства, и говорить не приходится.

Наверху же, получив информацию, не станут разбираться, какой объём работы и какого качества товарищ Бродов фактически успевает выполнить — даже в те часы и дни, когда ему представляется гораздо более предпочтительным лечь и умереть. Велика вероятность, что из самых добрых побуждений его отстранят от руководства лабораториями, но назначат консультантом. И останется ему, отдохнувшему и окрепшему, сцепив зубы, наблюдать, как «новая метла» перекраивает, неизбежно рушит и выметает в качестве устаревшего хлама всё, им созданное.

Так что с недавних пор Николай Иванович стал изменять старой доброй привычке к максимальной открытости личной жизни: стал недомогания свои — оптом и в розницу — скрывать. Мера вынужденная и сугубо временная.

Следовало скорее воссоединить две группы. Нужно было в кратчайшие сроки осуществить заброску Таисии. Уже давно было принято решение, что Игорь пойдёт отдельно и совершенно другим путём. Тасе хватит пары месяцев, чтобы завершить подготовку. И между прочим, коридор, который для неё тщательно спланировали, не вечен. Война наползает и с востока, и с юга. Положение может в одночасье перемениться.

Николай Иванович провёл все необходимые консультации и согласования, и срок начала операции был определён. Нелегальщики начали подготовку обеспечения…

— У нас она получит псевдоним Немезида.

Бродов недоумённо поднял брови. Могущественная богиня справедливости и возмездия? Почему?

— Какая ж из Таськи Немезида?!

Собеседник отмахнулся:

— Не обращай внимания! Никакого особого смысла. У нас своя система присвоения псевдонимов. Тебе раскрыть не имею права: «Особая важность».

Что ж, были и у Николая Ивановича секреты под грифом «Особой важности», которых он не мог раскрыть соратникам из управления нелегальной разведки. Немезида так Немезида.

* * *

Раз в неделю кто-нибудь из наших военных ездил в райцентр за продовольствием, углём и множеством бытовых мелочей, которые имеют свойство быстро расходоваться. Мы жили скромно и экономно, однако всё действительно необходимое получали со спецсклада регулярно. Ребята привозили и газеты. Таким образом, у нас была относительно свежая пресса — как местная, так и центральная.

Моё время было забито до отказа, и сон — по часам: мне категорически запретили недосыпать. «Ты работаешь, главным образом, головой. Ничего ты толком не усвоишь и не сделаешь, если голова не будет ясной!» Так что я не успевала читать газеты. Но самыми интересными новостями, а также историями от фронтовых корреспондентов со мной делились девчонки.

Где-то в конце января приходит ко мне Лида с газетой в руке. Глаза подозрительно блестят: не то на мокром месте, не то, наоборот, от радости какой-то, энтузиазма. Протягивает мне «Правду», раскрытую на развороте. В фокус внимания сразу попадает большая фронтовая фотография, а под ней напечатано стихотворение.

— Прочти!

Я взяла газету из рук подруги и прочитала на одном дыхании стихотворение Константина Симонова «Жди меня». Своим чеканным ритмом, своей зовущей, требовательной интонацией стихотворение затягивало, от его смысла захватывало дух.

— Оставишь? Я перепишу.

Удивило, что Лида неделикатно стоит над душой и наблюдает мою реакцию. На неё не похоже. Хотелось потом, в одиночестве, прочитать ещё раз от начала до конца, вникая в каждое слово. И ещё раз — вслух, с выражением, чтобы зазвучало, как музыка. А тогда уж оно и наизусть запомнится…

— Тась, включись! — нетерпеливо потребовала подруга.