Потаенная девушка

Я знаю, что родители любят меня, несмотря на то что больше не любят друг друга, однако от этого легче не становится.

Солнце медленно погружается за океан, на небе загораются звезды. Воздушный змей теряется среди звезд. Я воображаю, как фея навещает каждую звездочку, чтобы шутливо ее поцеловать.

Мама достает телефон и принимается лихорадочно набирать текст.

– Я так понимаю, ты сегодня не ужинала, – говорит папа.

– Нет. И не обедала, – говорит мама, не отрываясь от экрана. – Весь день в бегах.

– Я тут обнаружил одно неплохое вегетарианское заведение в нескольких кварталах от стоянки, – говорит папа. – Можно будет захватить в кондитерской торт и попросить, чтобы нам его подали после ужина.

– Угу.

– Ты не хочешь убрать телефон? – говорит папа. – Пожалуйста!

Вздохнув, мама убирает телефон.

– Я пытаюсь перенести вылет на более поздний рейс, чтобы побыть подольше с Мией.

– Ты не можешь остаться с нами даже на одну ночь?

– Утром я должна быть в Вашингтоне, чтобы встретиться с профессором Чакрабарти и сенатором Фругом.

Папино лицо становится жестким.

– Для человека, которого так заботит состояние нашей планеты, ты определенно летаешь очень много. Если бы ты и твои клиенты не стремились постоянно перемещаться быстро и отправляли бы…

– Ты прекрасно знаешь, что я поступаю так не из-за своих клиентов.

– Я знаю, как легко обманывать себя. Но ты работаешь на гигантские корпорации и автократические правительства…

– Я работаю над техническими решениями, а не над пустыми обещаниями! У нас есть моральный долг перед всем человечеством. Я сражаюсь за восемьдесят процентов населения Земли, вынужденных жить меньше чем на десять долларов в…

Убедившись в том, что оба колосса моей жизни не обращают на меня внимания, я отдаюсь влекущему меня прочь воздушному змею. Голоса спорящих родителей затихают вдали. Шаг за шагом я приближаюсь к грохочущему прибою, нить тянет меня к звездам.

49 ЛЕТ

С большим трудом кресло-каталка «старается» сделать так, чтобы маме стало удобно.

Сначала оно поднимает сиденье так, чтобы мамины глаза оказались на одном уровне с экраном древнего компьютера, который я для нее нашла. Но даже сгорбившись и опустив плечи, мама с трудом дотягивается до лежащей внизу на столе клавиатуры. Почувствовав, что она тянется дрожащими пальцами к клавишам, кресло опускается. Набрав несколько букв и цифр, мама силится поднять взгляд на экран, теперь застывший где-то высоко вверху. Жужжат моторчики, и кресло снова поднимает ее. И так до бесконечности.

Свыше трех тысяч роботов трудятся под наблюдением трех медсестер, удовлетворяя нужды трехсот с лишним обитателей пансионата «Закат». Вот как мы теперь умираем. Вдали от посторонних глаз. Полностью зависимые от мудрости машин. Апофеоз Западной цивилизации.

Подойдя к столу, я подкладываю под клавиатуру стопку старых книг в твердом переплете, которые захватила из маминого дома, прежде чем его продать. Моторчики перестают жужжать. Простое решение сложной проблемы – мама оценила бы.

Мама поднимает на меня взгляд затуманенных глаз, и я понимаю, что она меня не узнаёт. Говорю:

– Мама, это я… – Затем добавляю: – Твоя дочь Мия.

«У нее порой бывают просветления, – вспоминаю я слова старшей медсестры. – Решение математических задач ее успокаивает. Спасибо за то, что это посоветовали».

Мама всматривается в мое лицо.

– Нет, – говорит она. Мама колеблется мгновение. – Мие семь лет.

После чего снова поворачивается к компьютеру и продолжает нажимать клавиши.

– Нужно еще раз построить демографическую кривую, – бормочет она. – Я покажу, что это единственный способ…

Я присаживаюсь на узкую койку. Наверное, это должно причинять боль (то, что мама помнит свои старые расчеты лучше, чем меня), но она уже так далеко – воздушный змей, кое-как держащийся за этот мир тонкой ниточкой одержимого стремления приглушить сияние земного небосвода, – что я не могу призвать ни гнев, ни сердечную боль.

Я знакома с тем, как работает мамино сознание, заточенное в мозге, который превратился в кусок швейцарского сыра. Мама не помнит то, что произошло вчера, неделю назад, и вообще почти ничего из последних нескольких десятилетий. Она не помнит мое лицо и имена двух моих мужей. Не помнит папины похороны. Я не показываю ей фото с выпускного вечера Эбби и видео свадьбы Томаса.

Остается только говорить о моей работе. Я не жду, что мама запомнит имена, упоминаемые мною, или поймет проблемы, над которыми я работаю. Я рассказываю о том, как трудно сканировать человеческое сознание, как сложно воспроизвести в кремнии вычисления, осуществляемые в органике, – надежды усовершенствовать хрупкий человеческий мозг, такие близкие и в то же время бесконечно далекие. Наш разговор представляет собой по большей части монолог. Маме уютно слышать поток технических терминов. Достаточно того, что она слушает и не торопится куда-то улететь.

Мама отрывается от своих расчетов.

– Какой сегодня день? – спрашивает она.

– Сегодня мой… Сегодня день рождения Мии, – отвечаю я.

– Мне бы надо повидаться с ней, – говорит мама. – Вот только закончу эту…