Потаенное судно

И еще огорчалась она из-за своих братьев-близнецов. Коля и Сережа явились на подворье Балябы как домой. Они запросто обносили поздние груши, набивая ими пазуху. А то лазали по приставной ветхой лестнице на чердак, топтались там, словно домовые, затевали такую возню, что штукатурка с потолка сыпалась. Случалось, сидели там и молча, нанося Балябам не меньший убыток: мелкие проворные их зубы по-мышиному точили сушеные абрикосы, яблоки или вишни, что хранились в торбах, подвешенных на перекладинах стропил.

Настасья Яковлевна брала в руки лозину, грозилась, стоя у лестницы:

— А ну вылазьте, шахаи окаянные!

Коляшка и Серый кубарем скатывались вниз. Растерянная от непредвиденно проворного их спуска, Настасья Яковлевна не успевала ни одного стегануть прутом. Ей оставалось только сокрушаться:

— Вот наказание господне, послал бог родственников! За что мне такая кара?

Охрим и тут вступал с ней в суперечку:

— Нехай хлопчики побалуются сушкой! Чи тебе жалко?

— Если бы они ели, идолы, а то ведь только гайнуют, добро переводят.

Расстроенная вконец Паня подзывала братишек, отвешивала подзатыльники, приказывала, чтобы сгинули и на глаза больше не показывались. Но все напрасно. Проходил час, второй — и уже трещали ветви в саду, клубилась чердачная пыль.

— Чистая саранча! Ну, погодите, найду на вас управу! — лютовала Настасья Яковлевна, перенося свой гнев на невестку.

Материнская ревность сделала Настю на себя не похожей, озлобила сердце, затмила разум. Никто бы раньше не поверил, что наступит время, когда и о Насте можно будет сказать, как о многих других свекровях: «Свекровь попортит кровь». А вот настало.

Паня начинала подумывать о том, чтобы вернуться домой. Одиноко и неприютно стало ей у Баляб после Антонова ухода на службу…

6

К вечеру загудели глухим гудом вершины в бору. Солнце садилось за темную стену туч, расплывшись бесформенным кровяным пятном. Похолодало вдруг, потянуло понизу сырым знобким сквозняком. Гасанов забеспокоился. Его тревожило то, что на двадцать три человека команды выделили только семь винтовок.

— Друг мой, и то слава богу. На иных батареях поменьше. Про запас держал, — тебе все отдал. Место твое, как бы сказать, на самом юру, что ли. Ну, ты ж не маленький, сам видишь, на тебя попрут в первую голову, — одновременно и уговаривал, и предупреждал полковник. — Обойдись, милок, до рукопашной не допускай, топи их подальше от берега.

К орудиям из каземата был подан запас снарядов и зарядов. На первое время хватит. Если же затянется перестрелка — подносчикам придется туго. Капитан-лейтенант Георгий Гасанов понимал, что немцы в ясный штиль не полезут. А вот если заволочет и небо и море хмурью — тогда жди. Понимал и то, что катерам и шлюпкам с десантом трудно будет прибиться к берегу в такую погоду. Но, как говорится, выбирай зло, которое поменьше.

Еще днем, при ясной погоде, продымило по горизонту какое-то судно. Хотели было поймать на прицел, но капитан-лейтенант сдержался. Провоцируют, подумал. По выстрелам засекут батарею, затем кинут на нее «юнкерсы».

И кинули. Самолеты налетели густо, отбомбились беспорядочно, не причинив вреда. После их налета еще долго плавали поднятые взрывами дымы между стволами сосен и елей. Приторно пахло тротилом и потревоженной хвоей.

На рассвете все были подняты по тревоге. Дозорные катера донесли о том, что к острову приближаются суда с десантом и что ведет их миноносец с немалой охраной тральщиков и катеров. Миноносец лег в дрейф, стал выжидать огня батарей в отдалении. Десантные баржи и катера пошли к берегу. Их кидало на крупной волне, качало вниз-вверх. У наводчиков слезились глаза от напряжения. Они то и дело теряли цели. Когда марсовый сигнальщик, что на сосне, передал расстояние, Гасанов приказал зарядить орудия. Антон Баляба бережно положил первый снаряд в лоток. Его подали в казенную часть. Замок неслышно задраили. Ствол орудия, крашенный серой корабельной краской, задираясь все выше, поваживал слегка по сторонам, вместе с башней, словно обнюхивая все вокруг, искал цель. Цель запрыгала в скрещении нитей прицела живым темным пятном. Остановилась.

— Огонь!

Показалось, треснули стволы всех сосен, что стояли вокруг. Все валуны, сорвавшись с обрыва, с грохотом упали в воду. Баляба оглох с первого выстрела. Зевая открытым ртом, подавал снаряд за снарядом. Ловко приноровился скатывать их левой рукой со стеллажа, подхватывать правой, согнутой в локте. Он не видел моря, не видел цели. Не знал, куда ложатся его снаряды, он только подавал их, подавал, подавал. Ему сделалось нестерпимо жарко. Пот щемил глаза, повисал каплями на бровях, крупно капал с подбородка. Командир орудия, главный старшина, тронул его за плечо:

— К Гасанову! — кивнул в сторону командирской землянки.

Антон кинулся на КП, ввалился в землянку. Капитан-лейтенант положил трубку. При свете коптилки вглядывался в его лицо, понял, как нелегко сейчас у орудий, спросил, улыбаясь широко, азартно:

— Горячо, брат?

Антон понял вопрос скорее по губам, чем расслышал, хотя командир говорил громко.

— Печет.