Потаенное судно

Расцвел старый выгон, помолодел — запестрел, заволновался. Гам поднялся вровень с ветряками. Ярмарочно-широкое людское море затопило все пространство аэродрома. Но вот послышались милицейские свистки, гуд спортивных сирен. Парубки взялись за руки и, словно тралом, оттеснили народ к ветрякам, придавили беспокойные людские валы, утихомирили их. Когда над селом затарахтели моторы двух летаков «Р-5», когда их парные крылья пронеслись над немыми крылами ветряков, внизу образовалась невероятно глухая тишина. Слышен был только посвист легших на бок, скользящих фюзеляжей да потарахтывание двигателей. Летаки друг за другом, еще раз прошлись над выгоном, словно примеряясь, с какого боку сесть сподручней. Один за другим коснулись резиновыми колесами плотно затравеневшей целины, подняв небогатую пыль. Подкатили к ветряным мельницам вплотную, чуть ли не упершись носами в их каменные основания. Тут-то все и началось. Медноголосыи оркестр визгливо ударил туш. Баяны ревели свое, гармони — свое. Басовитые мужские голоса смешались с визгливыми женскими покриками. Творилось такое, что трудно передать. Оно и понятно — событие! Не каждый день случается, что в Новоспасовку прилетают гости из Москвы. Да какие гости! Добро бы незнакомые загадочные лица — было бы все понятно и нормально. А то ведь своя жинка: Полина, Полька Дудничка!.. Вон и мать подалась ей навстречу, и брат Иван, и сестра Надия. Полина не успела спрыгнуть с крыла, как они уже рядом. Обхватила седую голову матери, прижала к себе.

— Ма, это Саша! — Полина по-детски взяла мужа за руку, подвела к Федосии Федоровне. Мать, не проронившая ни слезинки, когда здоровалась с дочкой, вдруг дала волю слезам. Поправив высоко поднятые на кожаный шлем очки, Александр Осипенко — моложавый белолицый мужчина — гладил тещу по вздрагивающим плечам, не зная, как и чем ее успокоить.

— Пойдемте, детки, до дому! — произнесла Федосия Федоровна.

Полина расхохоталась, сдирая с головы тугой шлем.

— Вот так сказала! А люди? — она кивнула на притихшие толпы.

Мать не растерялась, простодушно ответила:

— Шо люди? Нехай все идут до нас: двор великий, места всем хватит!

Волноваха поспешил на выручку. Широко улыбаясь, взял большую ладонь Полины Денисовны в обе свои ладони, пожимал, тряс ее руку, говоря дорогой гостье всякие самые высокие слова. Полина то и дело повторяла:

— Спасибо, Петро Маркович, спасибо!

У трибуны получилась заминка. Каждому хотелось дотянуться до Полины, подержать ее за руку. Да и сама Полина не торопилась ставить ногу на высокую ступеньку. Она казалась постаревшей. Такой полной ее никогда не видели. Или, может, кожаные меховые куртка и брюки, — брюки убраны в сапоги, — так ее раздали вширь.

Она пока не замечала Антона. Он же следил за ней во все глаза. Ему не верилось, что эта чужая женщина, прилетевшая из далекого далека, и есть та Полька, его соседка, которая часто бегала к Балябам во двор, называла Антона то крестником, то женишком. Та Полька, которая угощала его паслёном, спасала от бешеных побоев на льду речки Берды, та, которая целовала его в хатыне на птицеферме, что у акацийного леска, угощала яичницей, а затем молчаливо и зло, как он считал, изменила ему, выйдя замуж за Степана Говяза. Теперь вот с Осипенко подружилась… Антон искал в ее лице что-нибудь знакомое, прежнее, но ничего не находил. Чуть мелькнувшая похожесть, когда она открыла рот в улыбке, тут же пропала. Увидя в верхнем ряду ее зубов, — первый справа, — вставной, сверкнувший золотым бликом, Антон заключил: чужая!

Полина не замечала Антона. Она пока никого не замечала, потому что была переполнена тем большим чувством встречи с родиной, которое туманит глаза, овладевает целиком и сердцем, и сознанием, не оставляя места для чего-либо другого. Она всех увидит, всех узнает, но погодя, потихоньку, поэтапно. В первые же минуты она видела только целое — родину.

Волноваха кивнул Мостовому: пора. Сиплым от волнения голосом председатель сельсовета начал:

— Шановна Полина Денисовна! — поклонился ей, обратился к ее спутнику: — Дорогой наш гость Александр Степанович! Мы рады за такую честь, шо вы не погребовали нашей глухой слободой, затерянной в далеком степу, шо вы нашли ее и тут сели.

Волноваха, недовольно сверкнув голубизной глубоко запавших глаз, мысленно предостерег Мостового: «Куда ты повел, в какие дебри тебя потянуло? Давай проще, ближе к делу!» Но Мостовому уже трудно было свернуть на ровно укатанную дорогу, и он продолжал трястись по кочковатой целине, сам не предполагая, куда его вынесет.

— Ось тут, — он повернулся назад, указал рукой на кладбище, — покоится ваш дорогой татко, незабвенный Денис Омельянович, который, извиняйте на слове, утирал вам сопельки, уму-разуму учил. Ось тут, — повернулся к Федосии Федоровне, — ваша мамка, дорогая наша колхозная труженица, ваши близкие родичи и знакомые. А вон там, — кивнул на лесок, — ваша первая колгоспная работа. Оттуда вы и взлетели…