Потаенное судно

Старые, заброшенные, давно не мелющие ветряки, увидя приближающиеся самолеты, казалось, пришли в оживление: залопотали изгнившей парусиной крыльев, заскрипели деревянными суставами. Их замшелые бока, облитые скуповатым осенним солнцем, выглядели слегка позолоченными. Под ветряками, у их каменных оснований, грудился народ, фыркали лошади, постукивали ступицами колес брички, дрожки, тачанки, бедарки. На борту сельповской полуторки, в белом кокошнике суетилась Варя, дочь Косого, нынешнего председателя Ольгинской артели. Она открывала бутылки «ситро», отвешивала конфеты, продавала смуглые пряники, облитые белой сладкой полудой. Как бы соревнуясь с сестрой, вела торговлю и Мотя. На ней голубое платье с длинными рукавами, накрахмаленный, как у официантки, куцый передник без лямочек. Он пристегнут к платью чуть ниже грудного выреза заметной брошью «Майский жук». Мотя стояла у двух невысоких бочек, расширяющихся кверху, по-местному сказать, у шаплыков. В шаплыках — навалом мутно-пузырчатый, с впаянными янтарными соломинками, прошлогодний лед. А во льду — светло-алюминиевые бидоны с мороженым разной подкраски: кремовой, розовой, шоколадно-коричневой, — и просто белое. Мотя нарумяненная, с ярко крашенными губами, старалась быть веселой, приветливой. Только глаза ее выдавали — напряженно-беспокойные. Она долго и настойчиво искала взглядом Йосыпа. Найдя, вздохнула, побледнев широковатыми скулами. Йосып, поставив ногу на ступеньку дрожек, разговаривал с Миколкой Солонским, помахивая коротковатым кнутиком. Микола чему-то смеялся, потряхивая лохматыми кудрями огромной головы.

Между ветряков поставили фанерную трибуну. Кочевала эта трибуна повсюду, где собирался народ, устраивались митинги. Ее, легкую, перевозную, можно было видеть и у сельсовета, и на просторном дворе МТС, и у школы-десятилетки, и у конторы колхоза. Теперь привезли сюда, к старым ветрякам, на так называемый аэродром. Возле нее собирались представители колхозов и другое начальство. Выделялась высокая, седая до белизны, голова директора МТС Потапа Александровича Кузьменки, разговаривавшего с председателем райпотребсоюза Сероштаном. Заметно постаревший Сероштан казался суше, чем был прежде, и выше ростом. Вместо привычного белополотняного костюма на нем ладно сидел черный глухой френч с четырьмя накладными карманами: два наверху, два внизу. Такого же, как и френч, черного сукна брюки. Вместо сапог на ногах поблескивали слегка припылившиеся хромовые ботинки. В руках он держал темную фуражку. Только бритая до свечения кожи голова оставалась по-прежнему знакомой, неизменной.

Секретарь райкома Волноваха выглядел возбужденней других. Привстав на ступеньку крыла своей новой машины, лаково-черной «эмки», держась правой рукой за приоткрытую дверцу, левую приложив козырьком ко лбу, изрытому глубокими морщинами, он смотрел в небо. Там, на западной его стороне, из-за Кенгесской горы, показались два самолета. Звука их моторов не было слышно. Зато сами виделись четко, словно впаянные в голубую эмаль неба. Волноваха легко спрыгнул на землю, пружинисто подошел к собравшимся у трибуны.

— Летят!

Его возбуждение передалось другим. Все засуетились, начали одергиваться, отряхивать пыль с фуражек и пиджаков, прокашливаться в кулаки, как перед большим и важным разговором.

«Эмка» Волновахи примчалась к ветрякам, считай, первой. Как только позвонили из Запорожья: «Через два часа вылетают!», он тут же сбежал вниз, во двор, сел в машину рядом с шофером Витей, мелкорослым рыже-веснушчатым, к тому же курносым пареньком, — приказал:

— Дави!

Витя «даванул» так, что минут через тридцать были уже в Новоспасовке. Перед их приездом у ветряков стояла только полуторка сельпо. Затем уже потянулись подводы, густо набитые народом. Подводы прибывали целыми станицами-вереницами: петровщане, николаевцы, андреевцы. Приехали Кенгес, Берестовое, Андровка, Красное Поле. На передних бричках обязательно флаги, плакаты и, конечно, гармонисты с заливистыми хромками, да баянисты с басовито гудящими баянами. Звонкие трензеля, бубны, барабаны — само собою. Приезжие спрыгивали у ветряков на землю, делая неловкие пробежки, разминая пересиженные, затекшие ноги. На темном фоне дощатого ветряка ярко горел кумачовый лозунг, светя белыми крупными буквами. Он гласил: «Привет славной землячке — летчице, Герою Советского Союза Полине Денисовне Осипенко!»