Илья тщательно изучил когда-то трассу друга, не раз наблюдал живьем его боевое искусство и был поражен математической завершенности сверкающих линий отточенного лезвия его меча и артистической пластичности быстрых, порой неуловимых движений, легкости переходов от одного рисунка движений к другому. Он любил мрачно-аскетичную и в то же время возвышенно-лаконичную трассу Пашки, и теперь, пробегая внутренним взором по озерам и лесам, городам, монастырям, замкам, прозревая все это как бы сквозь легкую дымку, Космический Охотник легко, словно играючи, настраивался на волну Черного Рыцаря, и если правда то, что Маэстро - Соединитель...
Переход произошел внезапно, его, словно пробку из бутылки с шампанским, вдруг выбросило в необъятное пространство...
Глава XI
Я щурюсь. Утро, после трех дней заточения в подвале, кажется мне ослепительным днем, даже такое пасмурное, какое стоит сегодня. На улицах пустынно, только собаки уже проснулись и бегают, показываясь то там, то сям, в поисках пропитания. Тюремная охрана, сплошь толстомордые, заспанные, с набухшими веками над узкими щелями глаз, глухо переговариваются и тоже ежатся от утреннего холода. Спешившийся оруженосец оправляет амуницию своего сюзерена, они тоже о чем-то разговаривают, но мои мысли еще там, в темнице, возле чернокнижника. "Я буду молиться за тебя. Мужайся, ты еще молод и можешь переломить свою судьбу. Не брезгуй ничем. Если заставят клясться - поклянись. Главное - ты будешь жить. Нет еще такого безумца, который отказался бы... - тут он закашлялся, а стражник, тем временем заискивающе подталкивающий меня сзади, довел по крутым ступенькам вверх, до самой двери, - ...от такого вассала, - закончил, наконец откашлявшись, старик. - Помни, мы, избранные, должны..." Но тут дверь за моей спиной со скрежетом затворилась.
"Похоже, он прав", - подумал я, рассматривая присланных за мной конвоиров.
- Эй, ты! Кто будешь? - обратился ко мне восседающий на коне рыцарь, уже немолодой, грузный, с проседью в волосах. Шлем его болтался на луке седла.
- Монах, книжник, - ответил я почти сразу, вовсе не собираясь лгать, а просто примеряясь к его сословным представлениям.
- И много познал книжной мудрости? Узнал как воровать чужие книги? - он рассмеялся. Его же молодой спутник, тоже к этому времени взгромоздившийся на своего коня, только скупо, и по-видимому, неискренне улыбнулся.
- Как бы там ни было - ты оказался недостаточно ловок, юноша. От нас тебе тоже не ускользнуть, и не пытайся. Он приблизил к моему лицу трехгранное железное острие своего копья. - Ну, пшел вперед.
Они, против моего ожидания, не стали заново связывать мне руки (кандалы сняли с меня мои тюремщики, чему я, как ни горько было мое положение, усмехнулся, подумав, что отчетность переживет все времена и все страны) или привязывать к себе, а просто погнали впереди себя, справедливо считая, что на этих узких улочках со стенами больше похожими на крепостные стены, чем на фасады домов, не убежать и не спрятаться одному пешему от двух конных.
Вскоре, по мере удаления от тюрьмы, все чаще и чаще стали попадаться нам прохожие: женщины и девки с бельем в больших корзинах, либо с продуктами, ремесленники, мальчишки, разносчики.
Город стоял на трех пологих холмах, внизу, меж них вилась река, дополненная несколькими каналами, и пока мы спускались вниз, к реке, то шли попутно со всеми, и, казалось, нами вовсе никто не любопытствует, но когда мы миновали мост, то теперь все шли уже мне навстречу, торопливо расступаясь и прижимаясь к стенам и опасливо поглядывая за мою спину. Лица были грубые, суровые, все на один лад. Таких не одну сотню можно увидеть на полотнах Брейгеля, и эта живая фантасмагория, симбиоз животных и человеческих черт вызывал в моей душе нудную боль, и потому я несколько раз оборачивался на моих конвоиров, ища человеческого, осмысленного лица. Старший воспринял это по своему: