Потаённые страницы истории западной философии

Вращательные движения и трепет, предшествующие экзальтации, задают основы того, что будет называться ритмом. Чувство ритма, или ритм, можно рассматривать как хронологию собственной экзальтации и ее оборотной стороны – экзистенции. Ритм есть чувство отстраненного пре-бывания в духе, кружения в духе, чувство оборачивания. То есть ритм есть изначально чувство экстатическое, он есть, можно сказать, экстракт техники экстатического культа. Д.Н. Овсянико-Куликовский напрямую связывает ритм с «вращательными движениями» в экстатических ритуалах, что позволяет ему рассматривать сам ритм как самостоятельный фактор экстатического действия, наряду с возбуждающим действием ритуального огня и опьяняющих напитков.

Одним из способов физического задания ритма в экстатическом ритуале является голосовая модуляция типа ритмичного стенания, которая постепенно эволюционирует в сторону поэтического речепения. В качестве типичных примеров могут служить гимны или мантры. Однако, и сам язык, построенный на бинарных оппозициях (Ф. де Соссюр), задает определенный ритм, имеющий психическое воздействие на человека. Этот ритм в различных национальных языках будет различным, что соответственно скажется на национальной психологии народов. Эта мысль, высказанная в общем виде еще В. Гумбольдтом, постоянно привлекала внимание Овсянико-Куликовского: «Экстатическое действие ритма в танцах действительно засвидетельствовано историей и опытом. То же самое следует сказать о музыке и пении. Но мы пойдем еще дальше и скажем, что сам язык на ранних ступенях развития действовал на человека экстатическим образом, и что источником такого действия был именно ритм, языку присущий» [Овсянико-Куликовский, 1883, с. 101].

«На ранних ступенях развития поэзия сливалась с языком, – продолжает свою мысль ученый, – сам язык был поэзия, и ритм, ему присущий, был жив и властен». Отмечая ритмическое сочетание слогов в языке, распределение гласных, симметрию ударений, сочетание высоких и низких нот в мелодии языка, Овсянико-Куликовский отмечает, что «вот здесь-то, в этой инстинктивной гармонии языка и таится причина экстатического воздействия языка на психею человека» [Овсянико-Куликовский, 1883, с. 102–103].

Действие ритма начиналось с самой подготовки к экстатическому ритуалу, с процедуры приготовления опьяняющих напитков и добывания огня (древним способом). Обе процедуры персонифицированы в экстатическом культе эпохи Вед двумя культовыми божествами: Агни и Сома. Д.Н. Овсянико-Куликовский посвящает исследованию культа Сомы (экстаза) магистерскую диссертацию, а исследованию культа Агни (огня) – докторскую. Хотя сама концепция обеих диссертаций целиком заложена в первой работе.

В культовом пространстве экстатического ритуала между огнем и опьяняющим напитком много общего. В результате опьяняющего действия по телу разливается жар, – такой же, как от пламени костра. Человек как бы сам воспламеняется, загорается огнем и трепещет – в своих танцевальных телодвижениях – как пламя. В нем просыпается неистовство, мощь, бешеная энергия, furor. Само состояние экстаза переживается как просветление (не бытовое, конечно, и не культурное, а скорее абстрактно-космическое), при котором и глаза, и лицо сияют. Огонь в данном случае выступает как зримое выражение незримого и, в то же время, как объективация субъективного.

Огонь лучезарен, сиятелен, светоносен, благолепен, – таким он предстает в экстатическом опыте. Но в экстатическом опыте все отмеченные предикаты огня творятся вне огня, в человеке. Причем человека в экстазе нельзя обвинить в солипсизме: он вне себя по определению, поэтому поименованные выше предикаты огня становятся предикатами реальности. Тем самым в экстатическом опыте начинается презентация, репрезентация онтологической реальности в атрибутах (уже не в предикатах) лучезарности, сияния, света, благодати. Огонь сам по себе jcnftncz как бы в стороне, он уже как бы и не причем, хотя в ритуале он по-прежнему остается в центре внимания, в центре хоровода. Но, глядя на него, созерцая его, смотрят вне его, дальше его и видят не его, а атрибутику онтологической реальности, переживая ее в себе самом. В то же самое время огонь реально жжет, светит в ночи, возбуждает, провоцирует неистовство телодвижений. Поэтому огонь – не просто символ со значениями трансцендентного опыта, но он есть бого-явление.

В культе Агни и Сомы речь идет о горении души, о разогреве человека до пластики текущей жидкости, артикулирующей вибрации космоса, биения пламени огня. Звуковым аналогом огня, в тех же самых определениях, будет Речь как пение. Речь первоначально есть песня огня, его звуковое отображение. Когда «горящий» в экстазе человек поет, то его пение лучезарно, оно ни о чем, оно о самой лучезарности, оно азартно-поэтично. Оно творится человеком, и само творит человека. Человек творит экстатическую песнь, отдается пению, и пение делает из человека экстатика, поэта, вещего, провидца. Экстатическая песнь ведет, а сами песни получили название Веды.