Потаённые страницы истории западной философии

На определенном этапе развития цивилизации прогресс состоит в том, чтобы вернуться к деревне с её физическим трудом и натуральным хозяйством, а не в том, чтобы наращивать объемы мегаполисов. Человек изначально есть существо, предназначенное выживанию на основе личного физического труда в условиях минимального комфорта. Этим не трудно пренебречь, но тогда путь к безумию будет открытым. Ящик Пандоры открывается просто: комфортом. Эллада, родина западной цивилизации, веками осознанно избегала комфорта, к которому население новой России пока так безудержно стремится.

Когда Россия заявляет о себе как особой цивилизации, то её особенность состоит не в химерическом единении Европы с Азией, а в том, что этно-ландшафтные отношения веками держались на сезонном характере физического труда. Сезонный труд кратковременен, но интенсивный, «до седьмого пота». Это сенокос, заготовка дров, рыбалка, охота, ягоды и грибы, орехи и бортничество, огородничество, хлебопашество, скотоводство, ткачество, заготовка сырья для товарного производства. А межсезонье заполняется праздниками с массовыми веселыми гуляниями, в которых эротика не сводится к сексуальности. При деревенском образе жизни эротика идёт не от секса, а к сексу – от общего чувства плоти. От стали топора навострённой, от перламутрового блеска рыбьей чешуи, от пота любимой лошади, от налитых колосьев хлебов. Деревня – не задворки цивилизации, а её чистилище, без которого любая цивилизация захлебнётся в собственном безумии.

Г. Маркузе, озабоченный выходом цивилизации из тупиков «одномерного человека», настаивал на свободе эроса и сублимации труда в игру. Но именно это и ведет цивилизацию к безумию, к феномену которого настойчиво привлекал внимание М. Фуко. В отличие от Фуко, Маркузе мыслит как подросток: «Путь к разумной системе общественного труда пролегает через освобождение времени и пространства для развития индивидуальности за пределами неизбежно репрессивного мира труда. Игра и видимость как принципы цивилизации подразумевают не преображение труда, но его полное подчинение свободно развивающимся возможностям человека и природы… игра… порывает с репрессивными и эксплуатативными чертами труда и досуга» [Маркузе 1995, с. 202]. Для Г. Маркузе, как до него писал и Й. Хейзинга, прогресс цивилизации мерещится в переходе к формации «игрового способа производства». Если учесть, что Й. Хейзинга совершенно не различал игру и дурачество, о чем я уже писал ранее [Костецкий 2020], то понятно, что именно в дурачестве «одномерный человек», по мысли Маркузе, обретёт себе другие измерения. Но у труда в цивилизации есть своя роль, причем, прежде всего не экономическая – удерживать разумность «хомо сапиенс» от полного поглощения дурачеством с последующим безумием.

В словах Гесиода «от зла избавления не будет» есть момент странного оптимизма: неутешительный прогноз не касаются наглых людей, «которым станет почёт воздаваться». Единственное, что им угрожает в отличие от всех прочих, так это расчеловечивание. Наглость людей обращает их либо в «бесов», то есть одержимых бесовством, либо в «машины» достижения успеха. «Бесы» и «машины» представляют собой универсальные метафоры цивилизации на пути к безумию. Как тут не вспомнить киника Диогена: на вопрос, много ли людей было в театре, он ответил: «Народу было много, а людей – почти никого». Можно только добавить, перефразируя Ф. Ницше: всё, что не превращает нас в бесов и машину, делает человечнее.

Заключение

Одна из основных проблем в истории философии, – это проблема пересказа. Проблема пересказа связана с текстологическим анализом, однако часто одно с другим не только не совпадает, но и откровенно расходится. Пересказ в философии – не перевод текста с языка на язык, не конспект, не аннотация, не экскурсия по цитатам, а изложение сути авторской позиции классика философской мысли себе и аудитории. У философов нет такой задачи, у историков философии есть.

У историков философии при подготовке справочных изданий и учебных пособий нет права обойти вниманием того философа, который оказывается недоступным пониманию, по разным причинам. Возникает трагикомичная ситуация: профессору надо пересказать то, что самому в действительности непонятно. Поэтому поводу можно без особого труда составить хрестоматию нелепых пересказов авторитетных авторов из самых авторитетных научных и образовательных учреждений по всему миру. Однако, более плодотворным представляется разобрать те трудности, которые не только затрудняют пересказ в философии, но практически делают его невозможным в силу особенностей текста даже при хорошей сохранности.