Потемкин

Однако для нас важно отметить, что клевета на Григория Александровича пришлась в тогдашнем придворном обществе как нельзя кстати. Многие охотно поверили ей и стали распространять. Это был тревожный симптом. За неполных два года фавора Потемкина успели очень невзлюбить.

Что было тому виной? Безусловно, милость государыни, неограниченное доверие, которым пользовался новый любимец. Но не только они. Потемкин сосредоточил в руках такую колоссальную власть, какой не пользовался ни один случайный вельможа до него. При этом он почти не скрывал своего реального положения — некоронованного императора. Ему, если учесть брак с императрицей, оно казалось вполне естественным. Остальные, напротив, видели в поведении любимца вопиющее нарушение приличий. Потемкин выглядел в их глазах узурпатором, и они подсознательно ожидали от него злодейств. Когда в марте 1776 года простудился и слег Орлов, по Петербургу поползли слухи, будто Григорий Григорьевич отравлен фаворитом. Каково же было удивление, когда Орлов поправился[519]. Если бы Григорий Григорьевич скончался от горячки, Потемкин уже никогда бы не отмылся от обвинений в устранении сильного врага.

ГЛАВА 6 КОНЕЦ РОМАНА

До 12 декабря Екатерина оставалась в Москве, а затем тронулась в обратный путь. 23-го числа императрица со свитой достигла Царского Села, а 26-го прибыла в Петербург и поселилась в Зимнем дворце[520].

С этого времени иностранные дипломаты все чаще фиксируют в донесениях слухи о скором падении фаворита. Сама эта мысль вызывала у многих вельмож нескрываемую радость. 5 февраля английский поверенный сэр Ричард Окс писал: «Влияние Потемкина, без сомнения, достигло своего меридиана без малейших признаков уменьшения». Но уже в марте он замечал: «Хотя Потемкин пользуется в настоящую минуту полною властью, многие под секретом предсказывают его падение, как событие весьма недалекое. Но я думаю, что это следует скорее объяснить всеобщим к тому желанием, чем какими-либо положительными признаками… Правда, что зависть его ко всякому, кто пользуется малейшим отличием императрицы, чрезмерна и, как кажется, выражается таким образом и при таких случаях, которые не могут быть приятны императрице, а напротив, способны внушить ей отвращение»[521].

То, что Окс именовал «завистью», следовало бы назвать «ревностью». Семья наших героев переживала тяжелые времена. Внешнее давление противников Григория Александровича только усиливало внутренний разлад. Он зародился не вчера и уходил корнями в то двойственное положение, которое Потемкин занимал по отношению к императрице.

Кризис

Согласившись на тайный брак, Екатерина поставила своего избранника в сложную ситуацию. Муж по сути, он должен был на людях играть роль любовника. Это, естественно, не доставляло Григорию Александровичу удовольствия.

Ради возможности провести лишний час в обществе любимой женщины, к тому же своей законной супруги, ему приходилось преодолевать тысячи трудностей: вставать раньше придворных истопников и лакеев, ждать, пока императрица, поминутно рискуя быть замеченной, доберется до его комнат, или самому под покровом ночи прокрадываться в ее спальню. Игра для 16-летних влюбленных, а не для солидных политиков, двигавших по карте многотысячные армии и взвешивавших на ладони войну и мир. И все же они вынуждены были в нее играть, чтобы не оскорбить придворное общество.

Еще труднее было политическое положение Потемкина. Придворные партии видели в нем преходящую фигуру, вся сила которой основывалась на переменчивой сердечной привязанности императрицы. Они не понимали, почему Григорий Александрович получил от Екатерины так много власти по сравнению с прежними фаворитами, и всячески старались напомнить новому «случайному вельможе» его место. Неудивительно, что Потемкин внутренне терзался, а на людях проявлял надменность и высокомерие. С годами он научился сдерживать себя, но опыт и знание истинной цены чувств придворных пришли не сразу. За них ему пришлось дорого заплатить.

Екатерина, как могла, сглаживала ситуацию, стараясь в чисто личных отношениях предстать перед возлюбленным в роли верной, преданной жены. «Напрасно ветреная баба меня по себе судит, — писала она, — как бы то ни было, но сердце мое постоянно»[522]. «Христа ради, выискивай способ, чтоб мы никогда не ссорились, а ссоры всегда от постороннаго вздора… Желаете ли сделать меня счастливой? Говорите со мной о себе, я никогда не рассержусь»[523].

С ревнивым и вспыльчивым Потемкиным императрица вела себя очень тонко. Она понимала, чего стоит его «золотая голова», и до тех пор, пока взаимная страсть связывала их, старалась терпеть его бурные сцены и мелочные придирки. «Я верю, что ты меня любишь, — урезонивала она его, — хотя и весьма часто и в разговорах твоих и следа нет любви. Верю для того, что я разборчива и справедлива, людей не сужу по словам их тогда, когда вижу, что они не следуют здравому рассудку… Хотя ты меня оскорбил и досадил до бесконечности, но ненавидеть тебя никак не могу»[524].