Потерян в море

— Тогда почему вы не набиваете ими свои карманы? — В изумлении хранитель приподнял брови.

— Если б они были, то непременно бы набили, госпожа, — заверил Саром.

— Так вот же они! — Катта подняла одну ладонь, и сквозь полупрозрачные пальцы посыпались сотник и тысячи черных песчинок.

Пираты смотрели за их полетом в недоумении и молчании. Мартин и Угорь переглянулись между собой. Диего приподнял брови, а Жаба цикнул.

— Это всего лишь песок, госпожа.

— Он ничего не стоит, — Диего удрученно вздохнул.

— Но это ведь камни. Разве, нет?

— Это песок, — не согласился Жаба. — Мы говорим о драгоценных камнях.

Подобное заявление заставило Каттальтту надолго замолчать. Она не понимала, чем камни отличаются между собой. Какие из них драгоценные, а какие нет. И почему песок ее острова не подходит. Она знала, что такие пляжи встречаются очень и очень редко. Разве то, что редко, не имеет особой ценности? Так и не придя к выводу, какие камни красивые, а какие нет, дух вновь обратил внимание на пиратов. Их разговор незамысловатым образом перетек с камней на женщин, медленно, но верно превращаясь в спор.

— Главное в женщине — это ее задница. — Угорь сделал небольшой глоток фруктового пойла и, облизнув губы, продолжил: — Она должна быть самой красивой частью.

— А если на лицо уродина? — Не сдавался Диего.

— Какой прок с милой мордашки, если тело как у пацана? — Насмешливо ухмыльнувшись, Угорь махнул рукой. Дескать, что взять с юнца, коим был для всех Диего.

— Ох, ну и чушь вы несете, — в разговор влез Жаба, хитро поглядывая на остальных. — Главное: чтобы баба сильно не отбивалась, а остальное херня!

Пираты захохотали над этими словами, вспугнув духа с длинной шеей, что наконец решился лизнуть кости ската. Он резко дернулся, выпрямляясь, и его голова маятником закачалась над людьми.

— Только это ничерта не относится к красоте, парни, — произнес Саром, отсмеявшись. Он назидательно поднял вверх один из трех пальцев: — Это просто похоть.

— Говоришь, как проклятый священник, — ухмыльнулся Мартин, отчего мужчины вновь засмеялись.

Каттальтта не разделяла общего веселья. Только слова боцмана внесли ясность, о чем шел разговор. Она сопоставила то, что уже знала о людях, с тем, что узнала сейчас. Однако грани между красотой и вожделением от этого увидеть не смогла. Нити Топони обладали чувствами, ощущениями, мыслями и желаниями, вот только это все мало относилось к физическим контактам. А душевно они и вовсе были привязаны только к своей Топони и земле, врата на которой охраняли. Для Каттальтты было естественным считать чью-то душу красивой, но желание чем-то обладать никогда не посещало ее. Даже со своим сердцем. Она просто хотела вернуть частицу себя.

Люди еще долго разговаривали, но дух-хранитель покинула их, растворившись среди листвы. Шарообразная душа, что-то тихо булькая, поспешила за Каттальттой, то и дело сбиваясь с пути. В такие мгновения она озадачено молчала, пока вновь не находила хранителя. Жираф, с удивительной проворностью подхватив обглоданные кости, побежал вдоль кромки джунглей, на ходу пытаясь дотянуться руками до болтающейся головы, чтобы запихнуть добычу себе в пасть. Он терпел неудачи. Белесые кости падали на черный песок. И каждая потеря сопровождалась горестными стенаниями души, от которых у пиратов волосы становились дыбом. С людьми остался только Горбун, грачем просидевший все время около костра. И только когда пираты отправились спать, душа поднялась следом за ними. Она тихонечко присела рядом с лежанкой Мартина, благочестиво сложив длинные руки с большими ладонями на коленях, и уставилась на мужчину. Из-за такого соседства пират сначала долго не мог уснуть, а после до самого утра все время просыпался, желая проверить: не навис ли дух над ним, отвратительно шевеля горбом и протягивая длинные паучьи руки? Не успокаивал даже бодрствующий Диего, дежуривший первым. Однако ночь оказалась спокойной.

* * *

Пиратский порт, похожий на раздробленный муравейник, кипел и бурлил, выливая на свои улицы разношерстный сброд. Кто-то пил, иные торговали, а другие искали любви на пару часов или же вовсе минут. Грахго, тем временем, предавался сладкому безделью, не спеша проходя вдоль несуразных домов и лениво разглядывая старый хлам, выдаваемый местными шарлатанами за диковины. Время, когда не надо нестись вперед или переживать о пустом желудке, застывшее где-то между концом одного плавания и началом другого. В такие мгновения воздух кажется особенно чистым, а шепот волн пробирается глубоко в душу, наполняя удивительным, кристально-чистым счастьем. Все невзгоды и переживания отходят за кулисы жизни, оставляя на сцене только море, жгучее солнце и свободу — то, ради чего несколько лет назад Грахго, не глядя и не сожалея, разорвал все нити с прошлым.

— Я тебе говорю, настоящая!

— Врешь!

— Да что ты заладил то, а?

— Да потому что у настоящей тута яблоко, а не груша!

— Тебе то почем знать?!

— Я у этого художника конюхом был!