Потерянное царство. Поход за имперским идеалом и сотворение русской нации [c 1470 года до наших дней]

Осенью 1748 года Сумароков представил в академию свою драму “Гамлет” для отзыва перед публикацией. Тредиаковский, один из профессоров, указал на стилистические недостатки: “Везде рассеяна неравность стиля, то есть, инде весьма посла-венски сверх театра, а инде очень по-площадному ниже трагедии”¹⁹. Отзыв стал поводом для открытого конфликта Сумарокова и Тредиаковского. Ставкой было не только место на вершине растущего русского литературного Олимпа, но и судьба будущего русского языка, на котором будут написаны новые творения. Тредиаковский отстаивал высокий стиль, укорененный в церковнославянском, Сумароков же хотел максимального приближения словесности к разговорной речи.

Ломоносов занял компромиссную позицию. Он считал, что церковнославянский и впредь должен служить фундаментом русского литературного языка. Подобно Тредиаковскому, он видел корни русского языка в Киевской Руси и превозносил его за “богатство к сильному изображению идей важных и высоких”²⁰. Хотя Ломоносов защищал “славенский” язык и лингвистическую традицию, с ним связанную, он также стремился адаптироваться к новому веянию, пришедшему с запада, а именно – к движению в сторону разговорной речи. Ради примирения этих подходов он предложил теорию трех “штилей” (стилей). Каждому из них полагался свой литературный язык (“род речений”). Высокому стилю, употребимому для героических поэм, од и торжественных речей, – церковнославянский и литературный русский. “Посредственный”, которым следовало писать драмы, опирался на разговорные язык, но без вульгаризмов, не опускаясь в “подлость”. Низким можно писать комедии, в которых допустимы простонародные слова.

В предисловии к “Российской грамматике” 1755 года Ломоносов пишет, что в русском обнаруживается “великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка”²¹. Особой оригинальности в этих словах искать не стоит. Формула Ломоносова напоминает похвалы, которые в 1605 году Ричард Кару расточал английскому (“Письмо касательно преимуществ английского языка” — Аn Epistle Concerning the Excellencies of the English Tongue). Но Ломоносов воспевал язык, который лишь готовился встретить трудности Нового времени, его лексика и грамматика еще были недостаточно развиты. На чем же был основан такой оптимизм и уверенность в будущем русского? Ответом служит замечание Ломоносова об истории немецкого: “Немецкий язык по то время был убог, прост и бессилен, пока в служении употреблялся язык латинский. Но как немецкий народ стал священные книги читать и службу слушать на своем языке, тогда богатство его умножилось, и произошли искусные писатели”²². Из этого следовало, что русский избежал таких трудностей, поскольку был тесно связан с церковнославянским, который уберег русский от зависимости от чужого языка и сделал его великим.

Лингвистические споры середины XVIII века имели прямое отношение к вопросу о том, какая традиция – велико- либо малорусская (в современных терминах – русская или украинская) – будет преобладать в имперской культуре. Сумароков негодовал: Тредьяковской (как правильно по-русски называл того Сумароков) дал “имени породы своей окончание малороссийское, по примеру педантов наших, ибо ой пременяти в ий есть у педантов наших то, что у германских педантов латинской ус”²³. Другой показательной особенностью русско-украинского культурного взаимодействия стали споры вокруг произношения буквы “г” – церковнославянский выговор в этом походил на современный украинский ([h] фрикативный), а русское произношение склонялось к звонкому твердому звуку [g]. Ломоносов написал по такому случаю целую поэму: “О сомнительном произношении буквы г в российском языке, в которой просвещал читателей, где произносить взрывной [g], а где – фрикативный [h].

Это компромиссное решение Ломоносова, подобно некоторым другим, помогло лишь временно. Развитие русских синтаксиса, лексики и фонетики медленно, но верно делали для украинцев литературный язык империи более чуждым, чем в начале XVIII века. Конечно, им и теперь без труда овладевали украинцы, пришедшие на имперскую службу, такие как Данило Самойлович – один из первых творцов русской медицинской лексики, или Григорий Полетика (ему принадлежит “Словарь на шести языках: российском, греческом, латинском, французском, немецком и английском”) и другие выпускники Киевской академии. Однако, переходя на новый литературный язык, они вынужденно отодвигали на задний план родную речь. Мирному сосуществованию двух языковых традиций приходил конец, но полное размежевание произойдет только в следующем, XIX веке.