– Хочу рассказать тебе историю о галстуке, зеленом, как ящерица. – Она не знала, почему начала с этого, слова вырвались сами. – Все случилось за несколько недель до того, как кто-то убил моего мужа. Давид вернулся из рабочей поездки. В тот вечер все было так, как всегда, когда мы встречались после долгой разлуки. Мы устраивали праздник для нас двоих, оставив весь мир за стенами дома, чувствуя себя так, будто мы единственные принадлежим к человеческому роду. Понимаешь ли ты, что я имею в виду, испытывал ли ты сам что-нибудь подобное? – Сандра с усмешкой покачала головой. – Разумеется, нет. Тем не менее в тот вечер, впервые с тех пор, как мы познакомились, мне пришлось притворяться в любви. Давид задал мне обычный вопрос, простая рутина: «Ну как ты, все хорошо?» Этот вопрос мы задавали друг другу тысячу раз на дню и вовсе не ждали услышать в ответ какие-то откровения. Но когда в тот раз я ответила, что все хорошо, это была не просто расхожая фраза, это была ложь… Несколько дней назад я ходила в больницу делать аборт. – Сандра с трудом сдерживала слезы. – У нас были все условия, чтобы стать фантастически прекрасными родителями: мы любили друг друга, мы друг другу доверяли. Но он был репортером, он вечно разъезжал по миру и фотографировал войны, революции и побоища. Я – эксперт-криминалист, работаю в полиции. Ты не можешь произвести на свет сына, если твоя работа заставляет тебя рисковать жизнью, как это было с Давидом. И не можешь себе это позволить, если тебе приходится ежедневно видеть то, что видела я на местах преступлений. Слишком много насилия, слишком много страха, это для ребенка нехорошо. – Сандра говорила убежденно, в словах ее не ощущалось раскаяния. – Вот мой грех. Я буду нести его в себе, пока живу. Но не могу простить себе, что не предоставила Давиду право голоса. Воспользовалась его отсутствием и все решила сама. – На губах Сандры мелькнула грустная улыбка. – Вернувшись домой после аборта, я нашла в ванной тест на беременность, который прошла накануне сама, не обращаясь к врачу. Мой ребенок – или что там из меня извлекли, не знаю, что оно представляет собой на едва ли месячном сроке, – остался в больнице. Я чувствовала, как он умирает внутри меня, а потом оставила его там. Это ужасно, ты не находишь? Так или иначе, я подумала, что это создание заслуживает хотя бы похорон. Я взяла коробку и положила туда тест, а также какие-то вещи, принадлежащие маме и папе. В том числе единственный галстук Давида. Зеленый, как ящерица. Потом из Милана поехала на машине в Телларо, городок в Лигурии, где мы проводили отпуск. И бросила все это в море. – Сандра перевела дыхание. – Я никому никогда об этом не говорила. И то, что я сейчас рассказываю тебе мою историю, ужасно нелепо. Но самое главное впереди. Ведь я была уверена, что все последствия того, что я совершила, падут на меня. Но я, о том не ведая, причинила непоправимый вред, разрушила все, что можно. Потом я это поняла, но было слишком поздно. Вместе с любовью, которую я могла бы подарить моему ребенку, я выбросила в море и любовь к Давиду. – Сандра смахнула слезу. – Тут ничем не поможешь: я целовала его, ласкала, занималась с ним любовью и ничего не чувствовала. Норка, которую ребенок начал рыть во мне, чтобы выжить, обернулась пустотой. Я снова полюбила моего мужа только после того, как он погиб.
Сандра скрестила руки на груди, понурилась, опустила плечи. И, застыв в такой неудобной позе, разрыдалась. Слезы текли рекой, неудержимо, но это приносило облегчение. Ей было никак не остановиться. Это длилось несколько минут, потом, сморкаясь, приводя себя в порядок, Сандра посмеялась над собой. Она выбилась из сил. Но, удивительное дело, стала чувствовать себя лучше. Еще пять минут, сказала она себе. Пять минут, не больше. Мерное «бип-бип» кардиографа, подсоединенного к грудной клетке Джеремии Смита, ритм дыхательного аппарата, который поддерживал в нем жизнь, заворожили ее, заставили расслабиться. Сандра на минутку закрыла глаза и незаметно уснула. Во сне увидела Давида. Его улыбку. Растрепанные волосы. Добрый взгляд. Гримасу, которую он корчил каждый раз, когда заставал ее немного печальной или задумчивой: склонял голову набок и выпячивал нижнюю губу. Давид обнял ее, привлек к себе и поцеловал крепко-крепко, как он один умел это делать. «Все в порядке, Джинджер». Ей стало так легко, так спокойно. Потом муж помахал рукой и удалился, отбивая чечетку и напевая их песенку,
В палате кто-то напевал.
22:17