Потерянные сердца

– Оно проявилось постепенно. Его лицо рассказывает эту историю лучше, чем все остальное. Это же его видение.

– Наоми и ее лица, – говорю я. – Это… – Я делаю паузу, подбирая слово. – Это настоящая трансценденция.

Она мягко улыбается мне. Ее глаза влажно блестят.

– Как думаешь… ему понравится? – шепчет Наоми.

– Это не такая картина, чтобы нравиться или не нравиться, милая.

Она снова улыбается, услышав ласковое обращение, и гладит меня по щеке.

– Да, пожалуй, ты прав.

– Но, может, она подарит ему утешение… Придаст сил. Может, он посмотрит на нее, когда почувствует, что сбился с пути.

– Ты хороший человек, Джон Лоури. – Наоми прижимается ко мне, касается руками подбородка и целует в губы. – Ты хороший человек… И теперь у тебя все лицо в краске, – хихикает она. – Извини.

– Как и у тебя, – смеюсь я. – Но я знаю, куда пойти, чтобы это исправить. – Вечер поздний, на улице никого нет, а я мечтаю о том горячем источнике с тех самых пор, как мы пришли в долину.

Мы снимаем одежду, заворачиваемся в накидки из бизоньих шкур и на цыпочках выбираемся из спящего лагеря, направляясь к спрятанному среди деревьев водоему. Спугнув сову и кого-то покрупнее, мы опускаемся в блаженное тепло со вздохом и стоном удовольствия. Я захватил с собой кусок мыла. Мы отмываем от краски лицо и волосы Наоми, а вот руки у нее слишком сильно запачканы, чтобы это можно было исправить с помощью воды и мыла.

– Мои руки уже не спасти, – вздыхает она, осматривая их в свете фонаря.

– Мне нравятся эти пятна. В день нашего знакомства я заметил, что у тебя черные пальцы, помнишь?

– Помню. Я заметила твой взгляд. Ты не знал, как все это понимать.

– Я и не знаю, – шепчу я, поддразнивая ее. – Но без этих пятен ты не была бы собой.

– На мне их много, – тихо отвечает Наоми, и я понимаю, что речь не о краске.

Она опускает руки в воду и окунается в нее с головой, словно принимая новое крещение. Когда она выныривает, все ее внимание сосредоточено только на мне.

Наоми не была бы собой без пятен на руках и точно не была бы собой, если бы упустила возможность воспользоваться всеми преимуществами горячих источников. Мы спускаемся обратно в лагерь час спустя, перегревшиеся и теперь замерзающие. Кончики мокрых волос Наоми липнут к бизоньей шкуре, в которую она одета. Под нашими торопливыми шагами хрустит снег. Фонарь мы погасили, чтобы не жечь масло впустую. Он и не нужен: луна большая и висит высоко. Ее свет отражается от снега, превращая ночную темноту в мягкий серый сумрак.

Когда на юге возникают темные силуэты, поднимаясь над нетронутой гладью, я замираю, заслоняя собой Наоми. К вигвамам несутся две фигуры, закутанные в накидки. Это явно не кроу, которые пришли украсть лошадей; в их приближении нет скрытности, только спешка, и никто бы не стал нападать вдвоем. Уже поздно, дело идет к полуночи, и я не могу даже предположить, зачем они прибыли. Всадники на полном скаку влетают в деревню.

– Вашаки! – раздается голос еще до того, как кони успевают остановиться. – Вашаки! – снова зовет человек. Его встревоженный голос разносится среди жилищ. – Вашаки! Мне нужна Многоликая Женщина. Это Биагви, со мной Волчий Мальчик. Он заболел.

* * *

Мы с Наоми молча и торопливо переодеваемся. Вашаки отвел Веду и Биагви в свой вигвам, но мы не ждем, пока нас позовут. Когда мы приходим, Веда и Биагви стоят у входа, все еще не сняв бизоньи накидки, в которых они прискакали. Ханаби раздула угли, Потерянная Женщина готовит припарку, а Вашаки пошел будить лекаря. Биагви насторожен. И испуган. Веда стоит, обхватив себя руками, пряча малыша под одеждой.

– Пожалуйста, – просит Наоми, протянув руки к женщине, – можно мне на него посмотреть?

Веда смотрит на Биагви, тот дергает головой, давая разрешение, и она нерешительно раскрывает шкуры и передает ребенка Наоми. Он сильно подрос, на ножках виднеются ямочки, ручки стали пухлее. Лохматые светлые кудри обрамляют личико, но на щеках нездоровый румянец, и малыш совсем не шевелится. Веда стонет в отчаянии, спрашивая у Наоми, может ли она исцелить Волчьего Мальчика. Она подносит руку к груди и изображает хриплое дыхание, чтобы показать, чем болен ребенок. Но сейчас Ульф не кашляет и не хрипит. У него жар, он едва дышит. Наоми прижимает его к себе, и ее губы дрожат.

– Он болеет уже три дня, но до того не отказывался от еды и улыбался. И не плакал. А теперь он не просыпается, – говорит Биагви. На его лице читается напряжение.

Ханаби уговаривает Биагви и Веду сесть к огню и раздеться, но те слишком встревожены и устали. Они снимают верхнюю одежду, но остаются стоять, Биагви – упрямо скрестив руки на груди, Веда – раскачиваясь, как будто все еще баюкает на руках ребенка. Она напоминает мне Уинифред. Та тоже все время так покачивалась.