Потерянные сердца

Джон садится, обхватив колени руками и склонив голову, но не отвечает. Мне непонятно его молчание.

– Мою семью перерезали. Я слышала предсмертные крики матери. Видела отца и брата в луже крови, – шепчу я.

– Я знаю, – тихо отвечает он. – Я и сам почти все это видел.

– Он не такой, как Вашаки, Джон. Покателло плохой человек. Плохие люди причиняют вред остальным. Всем подряд. Он продолжит причинять вред. В этом мире нет места таким, как он, но почему-то никто не хочет положить конец его злодеяниям.

В моем голосе звенит осуждение, и я морщусь. Я не виню Джона. Как я могу его винить? И Вашаки тоже не виню. Он стал нам настоящим другом. Но Покателло виновен, но ни он, ни его люди так и не получили по заслугам.

– В этом мире нет места ни для кого из этих людей, – говорит Джон, поднимая на меня печальный взгляд. – Военные вожди Вашаки сидят вокруг костра и обсуждают, как лучше защитить свои земли и образ жизни, но сам Вашаки знает, что все это вопрос времени.

– Да что это за образ жизни? Снимать скальпы? Жечь повозки? Продавать и насиловать женщин?

Я не понимаю его, и моя грудь горит от возмущения и сдерживаемых чувств. Джон молча сидит рядом. Когда он снова поворачивается ко мне, я вижу в его глазах… разочарование. Я его обидела и разочаровала.

– Вашаки рассказывал мне, что корова отбилась от каравана переселенцев и забрела в деревню черноногих неподалеку от Форт-Холла. Черноногие убили ее и съели. Они ее не крали, даже не знали, чья она. Она пришла в их лагерь, так что они сочли ее своей. Но кто-то пожаловался, кавалерию отправили разбираться, и те в суматохе уничтожили полдеревни. Уродливые поступки встречаются по обе стороны, Наоми. Несправедливо так говорить.

Я прижимаю руки к груди, пытаясь сдержать гнев и обиду на его неодобрение, но понимаю, что не могу. Я вскакиваю и выхожу из вигвама в розовато-лиловые сумерки. Солнце почти ушло, а горы почернели. Я делаю несколько глубоких вдохов, чтобы погасить огонь в сердце, и бреду куда глаза глядят. Джон не пытается последовать за мной, и я этому рада.

Я пробираюсь через лес к горячему источнику, невольно вспоминая, как струя воды опрокинула Джеба Колдуэлла. Это было всего за несколько дней до того, как я лишилась родных. Джон волнуется о сохранении чужого образа жизни, а у меня отняли всю мою жизнь. Господи, как же мне не хватает мамы! Мне нужно, чтобы она объяснила мне, как быть и что я должна чувствовать. Мне нужно сохранять присутствие духа.

– Мама! – зову я едва слышно. – Мама, если ты меня слышишь, нам нужно поговорить. Мне нужно высказаться, но здесь никто меня не понимает. Даже Джон. Ты так нужна мне, мам. Я тебя больше никогда не увижу. И меня это злит. Меня злит, что тебя больше нет, что тебя у меня отняли. Это неправильно. Неправильно, мама. И я никогда этого не приму.

– Наоми!

Я вздрагиваю, смутившись, но не оглядываюсь. Я знаю, кто это, но все равно смущаюсь. Сижу здесь и лепечу что-то над водой как сумасшедшая. Я не оборачиваюсь и пытаюсь остановить слезы, которые никак не унимаются. Потерянная Женщина подходит ближе и останавливается рядом со мной. Она говорит что-то, но я не понимаю, и моя тоска по маме только усиливается.

– Мне не хватает мамы, – всхлипываю я. – Я не знаю, как быть, и мне нужна мама. Суа бия, – с мольбой произношу я.

Не знаю, правильно ли я перевела слово «нужна». Джон пытался научить меня некоторым словам. От слез я не вижу ее лица. Я чувствую себя глупо и издаю стон, полный досады.

– Наоми! – зовет Потерянная Женщина.

Я тру глаза, стараясь взять себя в руки и посмотреть на нее.

– Говори… с Потерянная Женщина, – мягко предлагает она.

Старушка берет меня за руку и ведет за собой, но, спустившись с холма, отпускает меня, и мы вместе идем через темноту, не касаясь, повернувшись спиной к вигвамам и оранжевым кострам.

– Даигва – «Говори», – велит мне она.

И я говорю. Я разговариваю с ней, будто с мамой, а она слушает, сцепив руки за спиной и глядя себе под ноги. Мы ходим взад-вперед неподалеку от вигвамов, достаточно близко, чтобы не заблудиться, но и достаточно далеко, чтобы побыть наедине. Я рассказываю ей о своем гневе. О страхе, обиде и ярости. Я вываливаю на нее все свои слова, даже уродливые и жуткие. Я говорю о том, что попала в ловушку, застряла там, где блуждают потерянные души, и не знаю, как выбраться. Я никогда не смогу уехать. Без Ульфа не смогу. А он больше мне не принадлежит. Он больше не наш с мамой. Он достался им. И я в ярости. Я жалею, что не умерла… И в то же время я так рада, что жива. Я говорю, что люблю ее и ненавижу, и начинаю плакать, потому что моя любовь намного сильнее ненависти. И Джона я тоже ненавижу – за то, что он так нужен мне. Я люблю и ненавижу. И ненавижу себя за ненависть. Я рассказываю ей все. Когда слов в груди не остается, я останавливаюсь. И дышу. Потерянная Женщина тоже останавливается и смотрит на меня так, будто поняла все до последнего слова.

– Атт – «Хорошо», – отвечает она, кивая.