Потерянные сердца

Когда мы покидали Иллинойс, я продала вещи, что были в нашей лачуге, за небольшие деньги, и оставила в прошлом все, что напоминало мне о замужестве.

В повозке не было места для моих немногочисленных пожитков, но меня это не тревожило. У меня никогда не было ни своей комнаты, ни даже собственной кровати. Так живут почти все. Единственным моим личным пространством были мои мысли и чистые листы бумаги, так что мне не понять, почему Джону так важно купить собственную повозку. Я спокойно прожила бы два месяца в палатке. Я бы и год в ней прожила. Но, глядя на его поджатые губы и напряженную спину, я понимаю, что он не уступит и уговаривать его бесполезно. Джону свойственны гордость и скрытность, и, пожалуй, если бы мне пришлось провести всю свою жизнь, чувствуя себя чужой в родном доме, я бы, наверное, тоже стремилась поскорее обзавестись собственным углом. Джон полон стремлений… И я не стану его останавливать, куда бы он ни направился и чего бы ни хотел достичь. Главное, чтобы он позволил мне сопровождать его. И чтобы мама, папа и братья могли остаться с нами. Они все к нему очень привязались.

Когда в полдень мы останавливаемся у очередного ответвления Блэкс-Форк, мама выносит из фургона старую семейную Библию. На первой странице есть длинный список – кропотливо составленный перечень имен всех членов семьи и важных семейных дат. Мама никогда не читает эту книгу, для чтения у нее есть другая Библия. Эту же, завернутую в ткань, она хранит в деревянном ящике, и с начала пути ее не доставали из кузова.

– Слишком долго я это откладывала. Давно об этом думаю, – объявляет она и вносит имя и дату рождения Ульфа в длинный список детей, а также указывает день, когда умерла Эбигейл.

От моего имени она проводит линию направо и пишет: «Джон Лоури, ж. июль 1853». Линия слева от моего имени тянется к другой записи: «Дэниэл Лоуренс Колдуэлл, р. окт. 1830, ж. окт. 1851, у. янв. 1852». Буква «р» означает «родился», «ж» – женился, «у» – умер. Я не хочу вычеркивать Дэниэла, но мне не нравится, как это выглядит: мое имя между двумя мужчинами. Думаю, Джону бы это тоже не понравилось, так что я рада, что мама решила достать книгу в его отсутствие.

– Тебе не кажется, что лучше подождать, пока мы поженимся? – спрашиваю я.

– Нет. Когда родился Джон? – невозмутимо отзывается она, занося перо над страницей в ожидании моего ответа.

Ей сегодня лучше. Щедрость Ханаби помогла ей поправиться.

– Он не знает. Зимой тысяча восемьсот двадцать седьмого или двадцать восьмого.

– Зимой?

– Мать рассказывала ему, что видела следы на снегу, так что, скорее всего, это была зима.

– Какие следы? – Мама замирает, и на страницу капает большая черная капля чернил.

– Отпечатки ног. Как будто прошел человек, обутый в разные ботинки, – объясняю я, но мама отвлекается на кляксу.

– О нет! Посмотри, что я наделала! – сокрушается она, уставившись на пятно, которое полностью закрыло ее имя.

Джон

Возле форта разворачивается какое-то противостояние. Люди из палаточного городка заняли позицию примерно в двадцати ярдах от ворот и не дают пройти конному отряду индейцев, которые везут мясо и меха и явно прибыли поторговаться.

– Мы ищем Джима Бриджера, – кричит кто-то. – Никто не войдет в форт, пока мы его не найдем.

– Мы-то вошли, – хмурится Уайатт.

Мы ведем с собой Котелка, саврасого и мулов, и они не рады тому, что нужно снова куда-то идти. Я и сам не рад. У меня много дел, а времени мало. Мы обходим внешнюю стену к востоку от ворот, чтобы не лезть в перепалку.

Буквально через несколько секунд из форта выходят Тедди Боулз и, судя по всему, Васкез. Последний выглядит как ровесник моего отца, хотя волосы у него еще не поседели. Они приглажены, а лицо у него гладко выбрито – редкость для горцев. Он одет в холщовую рубашку с закатанными рукавами и кожаный жилет, из кармашка которого свисает золотая цепочка часов. Он похож на банкира, но его руки сжимают ружье, а брови нахмурены. Вслед за ним из ворот выбегает женщина в темно-синем платье в белую полоску и с белым воротничком. Ее волосы лежат красивыми локонами, спина выпрямлена, но, когда Васкез рявкает на нее, требуя, чтобы она вернулась в дом, женщина не обращает на него никакого внимания. Она напоминает мне Наоми. Васкез и Боулз расталкивают мормонских ополченцев, чтобы выйти к индейским всадникам, а женщина наблюдает, остановившись всего в десятке футов от нас с Уайаттом.

– Вы переходите всякие границы, капитан Келли! – кричит Васкез, пробираясь вперед. Он говорит по-английски с легким французским акцентом, а его фамилия сбивает меня с толку. Васкез. Внезапно я понимаю, кто это.

– Будь я проклят! Луис Васкез! – выдыхаю я.