Потерянные сердца

Я не сразу открываю глаза, когда слышу, что лагерь оживает, и несколько секунд мне кажется, что я по-прежнему в караване и просто проснулась позже всех. Потом я вспоминаю, где нахожусь и почему, и меня переполняет такое невыносимое горе, что нет сил даже вздохнуть. Я начинаю хрипеть и давиться, хватая воздух ртом, и пес, рядом с которым я проспала всю ночь, тычется мордой между моих бедер, в кровавое пятно на платье. Я отталкиваю его, больше не пытаясь провалиться обратно в сон, и перекатываюсь на бок, подобрав колени к груди. Что-то снова толкает меня. Я отмахиваюсь, думая, что это пес, но натыкаюсь на чью-то ногу.

Надо мной стоит старуха. Ее кожа такая морщинистая и бурая, что напоминает кору дерева. Женщина смотрит на меня глубоко посаженными блестящими темными глазами и жестом велит следовать за ней. Я выхожу на улицу и вздрагиваю от яркого света восходящего солнца. Индейцы сворачивают лагерь. Вокруг бегают дети. Мужчины собирают лошадей, женщины складывают пожитки. Остальные жилища уже разобраны, костры потушены. Племя торопится сняться с лагеря. Многие пялятся на меня, но никто не пытается остановить. Вчера вечером все было примерно так же. Тот воин приволок меня за волосы в свое жилище, бросил в угол к облезлому псу и прорычал что-то непонятное. Старуха принесла мне воду и одеяло. Я попила и уснула.

Теперь она ведет меня к речке. Старуха невысокого роста, на голову ниже меня, но ее пальцы крепко сжимают мою руку, и мне ничего не остается, кроме как подчиниться. К тому же меня терзает жажда. Я спускаюсь вниз по течению, пока старуха наблюдает за мной с берега. Я откладываю сумочку с блокнотом, которая до сих пор висела у меня на шее, на камень, снимаю чулки и мокасины и прямо в одежде сажусь на дно. Вода доходит мне до подбородка. Я оттираю кровь, пропитавшую мое платье, достаю из кармана тряпки и прополаскиваю их. Река ледяная, а утро только началось. Я трясусь и вздрагиваю от холода, пытаясь хоть немного отмыться. Мне в голову приходит мысль сбежать. Просто уплыть по течению. Я смотрю на старуху. Она стоит, уставившись на меня в ответ. Седая прядь трепещет на ветру, будто машет мне на прощание. Потом из лагеря доносится детский плач, и меня охватывает стыд. Я не могу сбежать, бросив Ульфа. Я встаю, чувствуя, как вода стекает с платья, и ковыляю к берегу, осторожно наступая стертыми ногами на скользкие камни.

Я не могу спросить, где Ульф, поэтому изображаю, что держу ребенка на руках. Старуха молчит, и я предпринимаю еще одну попытку, стуча себе по груди и баюкая на руках воображаемого младенца. Женщина что-то говорит, но я не понимаю. Она повторяет громче, а потом хватает меня за руки, качая головой, и заставляет опустить их по швам. Боюсь, старуха хочет сказать мне то, о чем я и так уже догадываюсь. Ульф мне больше не принадлежит. Я пытаюсь представиться.

– На-о-ми, – медленно произношу я, показывая на себя. – Наоми.

Старуха фыркает, и я в отчаянии снова повторяю свое имя:

– Наоми.

– Найоми, – выговаривает она, соединив все звуки.

– Да, – киваю я. – Да. Наоми Лоури. – Наоми Мэй-Лоури.

Я смаргиваю подступившие слезы. Старуха постукивает себя по груди и что-то говорит, но я не могу разобрать эти звуки, чтобы повторить, поэтому беспомощно качаю головой. Я даже первый звук не понимаю. Он более звонкий, чем «п», но более мягкий, чем «б».

Она повторяет свое имя.

– Бия?.. – пытаюсь повторить я, но не договариваю, не в состоянии произнести остальное.

– Бия, – удовлетворенно кивает старуха. – Найоми, – добавляет она, касаясь моей груди, а затем наклоняется, поднимает мою сумочку и заглядывает внутрь.

Старуха достает мой блокнот, и несколько рисунков выпадают на землю. Кожаный шнурок, которым я оборачиваю листы, развязан. Мне повезло, что блокнот вообще остался внутри. Наверное, я затолкала его в сумочку не завязав, когда пошла к Герте кормить Ульфа. Не у реки… А раньше. До всего этого.

Бия хочет посмотреть, что внутри. Дрожа от страха, что у меня отберут рисунки, я открываю обложку. С первой страницы мне улыбается Уайатт, сотканный из тысячи линий. Я тут же захлопываю блокнот. Я вся мокрая и не могу спрятать его под одежду, а Бия тянется к нему, не понимая моих страданий. Я сажусь на землю и натягиваю на ноги мокасины замерзшими непослушными пальцами. Мои чулки настолько грязны, что я подумываю их бросить. Бия листает рисунки, ахая и шипя над каждым, и я молюсь, чтобы она не решила уничтожить их. Но та вдруг возвращает блокнот, тыча им мне в грудь. Я пытаюсь забрать его, но Бия использует его, чтобы подчеркнуть свои слова.

– На-йо-ми.

Я киваю. Она не унимается, показывая на блокнот:

– Бия.

Мне становится ясно, что ей нужно. Она хочет, чтобы я добавила к другим рисункам ее лицо.

Джон