Потерянные сердца

– Я отведу тебя к нему, – объявляет Вашаки. – Я отведу тебя на Собрание. Но ты должен пообещать, что, если твоя женщина окажется жива, ты заберешь ее и туа, ребенка, и уйдешь. Не станешь убивать и мстить.

– А если она мертва? – шепотом спрашиваю я.

– Если она мертва, я помогу тебе убить Покателло.

Ханаби склоняет голову, а я сижу в изумленном молчании.

– Но только его. Потом ты уйдешь и не станешь втягивать в это белых людей. Ты не пришлешь сюда их армию, не приведешь солдат к могилам и не покажешь пальцем на виновных.

Ханаби поднимает на меня встревоженный взгляд, ожидая моего ответа.

– Ты понимаешь? – спрашивает Вашаки, и его голос звучит почти ласково.

– Иначе пострадает не только Покателло и его люди, – говорю я, прекрасно все понимая, хотя мне и не хочется в этом признаваться.

Он кивает:

– Нывы, наш народ. Расплачиваться придется всем.

Я закрывают глаза руками, как сделал Уилл, пытаясь стереть из памяти увиденные ужасы.

– Твоя женщина сильная? – так же мягко спрашивает Вашаки.

– Да, – шепчу я. – Очень сильная.

– Тогда мы пойдем и вернем ее.

Наоми

Человека, который вырвал у меня Ульфа и отдал своей жене, зовут Биагви. Он единственный, кто никого не убил, о чем я жалею. Лучше бы он убил меня. Тот, который притащил меня за волосы в свое жилище, – это, кажется, сын Бии. Его зовут Магвич. Он убил папу.

Только так я их и различаю. Тот, кто схватил меня и Ульфа. Тот, кто убил папу. Вот этот убил Уоррена. Вот этот ударил Гомера Бингама, а вот этот снял с него скальп. Я не видела, как умерли мама и Элси, но я знаю, у кого их скальпы. Я знаю, кто сжег повозки. Среди воинов есть их вождь, но я не знаю, как его зовут.

Мы идем весь день, направляясь туда, куда не сворачивает ни один караван. Мы идем на север. Утром второго дня мы проходим примерно в миле от высоких белых стен, обмазанных глиной. Возле стен виднеются круги из повозок и кучки хижин, и я вздрагиваю, осознав, что это, должно быть, Форт-Холл. Интересно, что сделают индейцы, если я побегу к фургонам? Погонится ли Магвич за мной, вскочив на коня? Или их вождь просто выпустит стрелу мне в спину? Это меня не очень пугает. Может, я даже смогла бы убежать. Но я не могу бросить Ульфа, поэтому продолжаю идти. Мы слишком далеко, чтобы кто-нибудь возле форта заметил белую женщину среди индейцев, тем более я одета как они.

Бия забрала у меня желтое платье, расчесала мне волосы странным бруском, похожим на сосновую шишку, и заплела их в косу. Моя одежда была совсем истрепанной и грязной, но я очень разозлилась, обнаружив, что она исчезла. Платье и лосины из светлой оленьей кожи, которые дала мне Бия, оказались слишком плотными для августовского тепла, и я мучаюсь от жары под палящим солнцем.

Мы куда-то направляемся. К какой-то цели. Мы идем уже несколько дней и ни разу не разбивали постоянный лагерь, но все это не похоже на погоню за стадом. Бия нагрузила меня, как вьючного мула, и не отходит от меня ни на шаг. Я поняла, что «Бия» – это не имя. Это слово «мать». Пия? Бия? Я не слышу разницы. Она мать Магвича, а теперь считает и меня своей дочерью. Я все понимаю, когда старуха показывает мне жену Биагви, которая несет Ульфа за спиной. Его белое личико и светлые волосы резко выделяются на фоне темной заплечной сумки.

– Веда бия, – настойчиво говорит старуха. – Бия. – Она пытается объяснить мне, что женщина по имени Веда теперь стала матерью Ульфа.

Думаю, Бия хочет утешить меня, показав, что о моем брате заботятся, но я не испытываю никакой благодарности и качаю головой.

– Нет. Не бия, – говорю я.

Бия требует от меня рисунков, и я выполняю ее желание, хотя это не приносит мне радости. Я достала из блокнота старые портреты, с которых на меня смотрят любимые лица, и положила в сумочку, оставив только пустые страницы. Я боюсь, что Бия захочет показать блокнот другим женщинам или своим сыновьям и тогда я останусь без рисунков. Я боюсь, что Магвич бросит их в огонь, если будет недоволен мной. Его пугает цвет моих глаз, и он дает мне пощечину всякий раз, когда замечает, что я смотрю на него. Поэтому я не смотрю, только слежу за ним краем глаза. Жены у него нет. Может, была раньше. Я знаю лишь, что Бия живет с ним вместе и заботится о нем, а меня он не трогает, если на него не смотреть.

Однажды вечером, пока мужчины сидят в жилище вождя, Бия приводит меня к другим женщинам и дает мне в руки блокнот и карандаш. Она очень горда. Взволнована. Я не понимаю, о чем говорят женщины, а они не понимают меня. Прошло уже пять дней, а кажется, что пять минут. Или пять лет. Или пять часов, или пять десятилетий. Какая-то часть меня застыла в ожидании, другая же умерла.

Я становлюсь безжизненной девушкой, которая не тоскует по Джону, не говорит с мамой, не беспокоится о братьях. Безжизненная девушка ходит, выполняет работу, рисует лица, которые забывает, стоит закончить портрет. Безжизненная девушка, не дрогнув, смотрит, как Веда кормит Ульфа грудью. Мне только интересно, куда делся ее родной ребенок. Может, он сейчас с моей мамой.

17. Долина Дир-Лодж

Джон