Потерянные слова

Лиззи просунула голову в дверь Скриптория.

— Ты почему еще здесь? Уже начало восьмого.

— Я проверяю записи для слова twilight[57]. Доктор Мюррей хочет закончить букву Т до конца месяца. Это невозможно, но мы стараемся.

— Не думаю, что ты сидишь здесь ради этого, — сказала Лиззи.

— Знаешь, чем я занимаюсь, когда прихожу домой? Вяжу носки для солдат. Первую пару вязала почти три недели, и, когда Гарет примерил их, он сказал, что они такие тугие, что его через неделю отправят домой с гангреной. Он считает, что я сделала так нарочно.

— Так и есть?

— Смешно. Нет, я просто ненавижу вязание, а вязание ненавидит меня. Я уже связала пять пар, но они выглядят еще хуже. Мне просто нужно себя чем-то занять, иначе я сойду с ума от беспокойства, что Гарета отправят за границу, — сказала я. — Мечтаю каждый вечер падать с ног от усталости и засыпать без единой мысли.

— Это не та мечта, которая может исполниться, Эссимей. Ты больше не думала о том, чтобы стать волонтером?

— Думала, но я не смогу заставить себя сидеть с ранеными. Как представлю себе это, у них у всех лицо Гарета.

— Им всегда нужны женщины, чтобы сматывать бинты или еще что-то, — ответила Лиззи. — И я слышала, мужчины любят поболтать, если у собеседника оказывается симпатичное личико. Если будешь держать уши открытыми, возможно, поймаешь пару новых слов.

— Я подумаю еще, — сказала я.

* * *

— Ты разговаривал с Лиззи? — спросила я Гарета.

Его отпустили на полдня, и он приехал из Каули после обеда. Мы ели бутерброды у моста Уолтон. Он сделал вид, что не услышал мой вопрос.

— Сэм работал у нас в Издательстве, — сказал Гарет, — но сам он родом с севера. Он будет рад, если его кто-нибудь навестит.

— А в Издательстве у него нет друзей?

— Я его друг, но у меня едва хватает времени, чтобы видеть тебя. А другие… Они все еще во Франции.

Все еще во Франции. Живые или мертвые?

— Сэм тебя помнит, — продолжал Гарет. — Назвал меня счастливчиком. Я сказал ему, что попрошу тебя прийти к нему.

* * *

Редклиффский госпиталь мало чем изменился с тех пор, как папа был там, разве что теперь палаты были забиты молодыми, а не старыми. Это были рядовые солдаты. У некоторых еще оставались и конечности, и юмор, у других уже не было ни того, ни другого. Те, кто мог, улыбались и отпускали шуточки. Ни в ком из них я не увидела лица Гарета, и мне стало стыдно, что я так долго оставалась безучастной.

Медсестра показала мне кровать Сэма в дальнем конце палаты. Пока я к ней шла, я просмотрела медкарты двадцати пяти молодых людей. Их имена и воинские звания были написаны крупными буквами, а их травмы скрывались за медицинскими терминами и белыми простынями.

Сэм сидел на кровати и доедал свой ужин. Я сразу узнала его лицо, хотя видела всего пару раз. Я представилась, и Сэм радостно улыбнулся. Его правая нога была приподнята под одеялом.

— Стопы нет, — сказал он с таким невозмутимым видом, как будто я спросила у него, который час. — Это ерунда, по сравнению с тем, что я повидал.

О том, что он повидал, не хотелось говорить ни мне, ни ему. Сэм сразу стал расспрашивать об Издательстве и о тех, с кем мы оба могли быть знакомы. Я почти никогда не присматривалась к мужчинам в белых фартуках, катающим тележки между бумажным складом, печатным цехом, переплетной мастерской и отгрузочной, поэтому не могла сказать, кто ушел на фронт, а кто остался.

— Я могу сказать, кто погиб, — сказал он тем же бесстрастным тоном, с каким сообщил мне о своей ступне.

Он перечислил имена и звания погибших парней на одном дыхании, вспоминая их лица, и я представила себе все пути, по которым они пересекались вместе в течение рабочего дня, как нити, связывающие все части Издательства. Как оно теперь будет работать без них?

— Ну вот, кажется, все, — сказал Сэм, как будто только что перечислил запасы продуктов или оружия, а не имена людей.

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Гарет, то есть лейтенант Оуэн, говорил, что вы собираете слова.

Он заметил удивление на моем лице.

— Я думаю, у меня есть одно, которого нет в Словаре.

Я достала листочек и карандаш.

— Bumf, — сказал Сэм.

— Вы можете сказать с ним предложение? — спросила я.

Кто-то прокричал с другого конца палаты:

— Ты хоть знаешь, что такое предложение, Самострел?

— Почему они зовут вас Самострелом?

— Потому что он сам себе прострелил ногу, когда возился с винтовкой, — сказал мужчина, лежащий на соседней кровати. — Некоторые так нарочно делают.

Сэм ничего не ответил. Он повернулся ко мне и тихо сказал:

— Дай мне свои листочки, мне нужен bumf, чтобы подтереться.

До меня не сразу дошло, что это и было предложение, которое я просила. Я записала его на листочке и подписала именем Сэма.

— Почему bumf? Откуда взялось это слово? — спросила я.

— Неудобно говорить, миссис Оуэн.

— Называйте меня Эсме. И не бойтесь меня обидеть, Сэм. Я знаю такие словечки, которые вы себе и представить не можете.

Он улыбнулся и сказал:

— Bum fodder[58]. Из штаб-квартиры полно присылают. Никто их не читает, но если приспичит — они на вес золота. Извините, миссис Оуэн.